Шиканедер сделал отрицательный жест рукой.
— Нет, нет, Моцарт, не за деньгами я пришел к тебе на этот раз… Послушай, напиши для моего театра оперу. Но такую, чтобы взбудоражила всех венцев… Фантастическую… Ты ведь умеешь… Ну, конечно, можешь подпустить и серьезной музыки. Но главное, чтобы она пришлась по вкусу венцам. Я сам составлю текст, напишу декорацию… Хорошо, Моцарт?
— Ну, что же, я согласен… Надо помочь другу в беде.
— А сколько ты возьмешь с меня? — спросил Шиканедер деловым тоном.
— Что с тебя взять? У тебя ведь нет ни гроша за душой… Вот что я придумал. Оперу я дам тебе, и ты мне заплатишь сколько захочешь, но распоряжаться оперой буду я. Я сам буду продавать ее театрам, ты же переписывать ее не имеешь права… Согласен?
Эммануил Шиканедер.
— Ну, еще бы, мой дорогой Моцарт! Даю тебе слово, что никто не получит от меня твоего произведения. Тебе это принесет кучу денег, а меня спасет от беды. По рукам!
Больной Моцарт на следующий же день с жаром принялся за работу, которая быстро подвигалась вперед, но с такой же быстротой и болезнь съедала композитора.
Констанца и друзья Моцарта с беспокойством следили за его бледностью, за потухшими глазами и отпечатком страданий, лежавшим на всех чертах его осунувшегося лица. Но никто из них не подозревал, насколько болезнь его была опасна.
Меньше всего думал об этом сам композитор.
Он работал, выступал на концертах, и даже в редкие свободные вечера ходил в кабачок, где с увлечением играл с друзьями на бильярде.
Однажды в самый разгар партии, когда он держал поднятым кий, чтобы ударить по шару, — Моцарт вдруг остановился и крикнул:
— Нет, вы послушайте! Я, наконец, нашел ее… Пойдемте! И, бросив кий, он, напевая мелодию, выбежал в другую комнату, где стоял клавесин. Не успели его друзья еще сообразить, в чем дело, как раздались звуки мелодии.
— Это то, что мне нужно было… Для первого акта моей новой оперы «Волшебная флейта». Наконец-то я поймал эту мелодию!.
Не дав собравшимся опомниться, Моцарт быстро выбежал из кабачка и помчался домой. На пороге его встретила встревоженная Констанца.
— Вольфганг, там тебя дожидается какой-то незнакомец… Он хочет видеть только тебя.
Продолжая напевать, Моцарт вошел в комнату. Навстречу ему поднялся неизвестный человек, весь в черном, и протянул ему письмо:
— Сударь, письмо предназначено только для вас. За ответом я явлюсь завтра.
Моцарт распечатал письмо и повернулся к незнакомцу, но в комнате уже никого не было. Ничего не понимая, Моцарт принялся за чтение.
— Констанца — позвал он жену. — Странное письмо… Прочитай-ка…
— Ну, что ж? Ничего необычайного нет, — промолвила Констанца, возвращая листок мужу. — Неизвестный тебе господин заказывает написать для него Реквием[3]. Он просит тебя поспешить, готов заплатит сколько угодно, но только ставит одно условие: никогда не пытаться узнать имя заказчика.
— И ты не находишь в этом ничего странного, Констанца? — взволнованно произнес Моцарт. — Таинственный незнакомец присылает мне заказ на похоронную музыку… Это странно, очень странно… Но я возьмусь за нее. До сих пор я еще не писал таких вещей.
На следующий день незнакомец вернулся. Услышав ответ Моцарта, он спросил, какова будет цена работы. И когда Моцарт назвал сумму, незнакомец тут же вынул деньги и заплатил композитору.
— Только приготовьте к сроку. Иначе будет поздно! А за вашу скромность вы будете вознаграждены по окончании Реквиема.
Не говоря больше ни слова, незнакомец удалился. Моцарта, как и в первый раз, охватило неприятное чувство.
— Что бы это могло быть? Для кого предназначена эта похоронная музыка, — спрашивал он себя и друзей не раз, но никто не мог дать ему ответа.
Опера «Волшебная флейта» тем временем подходила к концу, и Моцарт весь отдался созданию «Реквиема».
— Я еще никогда не писал ничего в этом роде, — говорил он своей жене, и работал днем и ночью, с горячностью и любовью, какой не внушило ему ни одно из его произведений. Даже усиливающаяся болезнь не могла остановить этой лихорадочной работы.
Часто во время занятий у Моцарта были обмороки, после которых он долго не мог прийти в себя, но он и не помышлял о передышке.
Вместе с напряжением ухудшалось и его состояние, обмороки стали почти ежедневными и угрожающими. Глубокая меланхолия охватила ранее жизнерадостного музыканта.