Вообще-то я о взрослых к тому времени был не слишком высокого мнения, многократно убедившись, что они, в среднем, так же склонны с апломбом высказываться по вопросам, о коих не имеют понятия, как и люди, не достигшие избирательного возраста. Для отца тут, пожалуй было некоторое исключение, для деда, еще для пары знакомых, для некоторых литературных и исторических персонажей, а так… Уши бы не слушали! Да-а, тяжелый я был паренек, как теперь видится. В учителях у меня быть — это была не синекура. А впрочем — юности идет нахальство. Плохо, когда подростковая наглость, щеголяние, как говорил Писарев, "отрицательными общими местами", вроде того, как на тривиальное и бездоказательное — "Учение — свет" гордо, и так же бездоказательно, заявляется — "Нет, ученье — тьма!", вот все это сохраняется у вполне подросшего налогоплательщика и отца семейства.
Понятно — откуда, помогает отвернуться от сложностей реальной жизни, и вернуться душой в единственно светлое время — школу и ВУЗ, особенно, если были элитные, для юных дарований.
Вот, значит, такого нахального, ощетиненного подростка, всегда готового дать сдачи, еще до того, как… в общем, Вася обратил на меня внимание. Как-то пригласил в гости, налил под недовольным взглядом своей жены стаканчик партейного, дал почитать очень для меня интересную "Белую книгу Венгерского рабоче-крестьянского правительства" с горячим обличением контрреволюционных мятежников, но и с некоторыми фактами. Потом спросил — что запомнилось? А мне очень врезались в память две подробности: про радио, все время передающее вальсы, что по комментарию австрийского журналиста десятилетиями однозначно ассоциировалось с баррикадами и революциями для всех поголовно обывателей Центральной Европы. И про отряд нацгвардейцев под командованием, если не ошибаюсь "дядюшки Пала", который защищает Центральный универмаг от русских танков. Там упиралось на то, что это все уголовники. На мой же взгляд, для уголовников типично было бы грабануть магазин и смыться, а не умирать на его защите от танковых снарядов. Так я и сказал, не особо задумываясь.
Вася хмыкнул. Потом вдруг спросил:
— Мария Львовна (классная) говорила, что ты собрался в МГУ на исторический? — Есть такое желание, Василий Алексеевич.
— Вот что. Ты после школы заскочи домой и скажи, что идешь ко мне в гости на вечер, чтоб не беспокоились. А приходи к семи. Я тебе кое-что хочу показать.
Жил он тогда в своем деревянном домике с садом на улице Мингажева, название которой не мог вспомнить Дима. В те годы такие домовладения, частный сектор,[4] занимали почти всю историческую часть города. Каменные дома губернского ампира ниточками прошивали этот массив по нескольким главным улицам. Социализм более отметился в новых промышленных районах нефтепереработчиков и авиамоторостроителей да небольшими островками в старой части города.
А остальное — полудеревенские дома, заборы, сирень, терн, яблони, стол под деревом в тени. По маю все это цвело лиловым, белым и розовым цветом и для меня город моей юности в веселой фате весны помнится, как простодушный старый романс или, скорее… помните?… Ночной томящий зов трубы из середины пятидесятых… "Cherry pink[5]…", — О, была весна, когда это напевали все, от Акапулько до Златоуста… " Вот почему, когда вишневый сад… and apple blossom white". Называлось, помнится, красивым, хотя и несколько по-кулинарному звучащим, словом "глиссандо" — но разве дело в словах? Все равно, ничего этого не вернуть — ни мелодию, ни красотку Джейн Рассел, ни сладкоголосую Капитолину Лазаренко, ни того трубача, ни сады, ни заборы, ни домики.
Я то как раз жил с родителями в современной пятиэтажке на главной улице, но дорожки дружбы, любви и просто текущей жизни приводили к таким дощатым заборам с калитками каждый день. Идти там минут пятнадцать, ему, правда, на хромой ноге немного подольше. Никогда не спросил, все вглядывался в себя, любимого — а ведь это, надо думать, фронтовая была рана. На этот раз ни Ниночки, ни ее мамы не оказалось, уехали гостить к родственникам. Так что без помех налита себе водочка в граненой стопке, а мне все тот же портвейн: "Тебе еще рано". Водочку, я, по правде, уже попивал — но тут как возразишь? Дальше самовар, вполне настоящий, на угольях от печки-голландки, не та электрическая имитация, с помощью которой нынче гостям демонстрируется authentic Russian style. Достает Василий Алексеевич толстую пачку листов с машинописью и дает мне: "Сиди здесь и читай". Читаю я всю жизнь очень быстро, как раз тогда еще и дополнительно освоил технику скорочтения по описанию в биографии нового президента Кеннеди из случайно залетевшего номера "Америки". Но и то заняло часа два, стаканов пять чаю с молоком и еще три стаканчика "777". А хозяин покамест до половины добил "белую головку".