— Сколько вы должны бармену?
— Точно не знаю… Наверное, франков пятьсот.
— А вашим партнерам?
Гюре сделал вид, что не понимает.
— Каким партнерам?
— Вчера вы опять играли в покер…
— Почти ничего! — торопливо сказал Гюре. — Если бы кто-нибудь согласился одолжить мне тысячу франков… Или даже… Послушайте…
Он снова хотел добиться своего. Слишком много сил он уже на это потратил. Он вытащил из кармана чековую книжку.
— Я даже не прошу одолжить мне денег… Я подпишу чек, и по нему можно будет получить, как только мы приедем во Францию.
Он был готов расплакаться, но что-то заставило Донадьё тоже идти до конца.
— У вас есть деньги в банке?
— Сейчас нет… Но как только приеду в Бордо, я сделаю вклад…
— Вы хорошо знаете, что ваше Общество заплатит вам лишь в том случае, если его принудит к этому суд… Процесс будет тянуться несколько месяцев…
— А все равно у меня будут деньги! — вызывающе произнес Гюре.
Он держал в руках грязную, мятую чековую книжку, которую он увез из Европы два года назад.
— У меня есть родственники… Одна из моих теток очень богата… Я даже хотел послать ей радиограмму…
— Почему же вы этого не сделали?
— Потому что я не знаю, дома ли она сейчас. Она живет в Корбейле, но лето проводит на море или в Виши…
— Радиограмма последует за ней…
Разве это не было жестокой и бесполезной игрой?
— Моя тетя не поймет… Я должен объяснить ей…
— А ваша жена знает, что у вас нет денег?
Гюре сразу выпрямился.
— Надеюсь, вы ей этого не скажете?
Теперь перед ним был враг. Он гневно смотрел на доктора, так как понимал, до какой степени тот прижал его к стенке.
— Заметьте еще раз, что я ничего у вас не просил. Я надеялся, что вы мне дадите совет. Я откровенно рассказал вам о своем положении…
Губы его задрожали… Он подавил рыдание, отвернулся.
— Сядьте!..
— Зачем? — ответил Гюре, пожав плечами.
— Сядьте! И скажите мне, почему, зная, что у вас нет денег, вы задолжали в баре и согласились играть в белот и в покер?
Все было кончено. Гюре виновато опустил голову. Его адамово яблоко поднималось и опускалось, но глаза оставались сухими.
— Ваша тетя в самом деле существует?
Вместо ответа он бросил на Донадьё взгляд, в котором блеснула ненависть.
— Я согласен поверить, что она существует! Но только вы не уверены, что она даст вам то, что вы у нее попросите.
Гюре, весь напряженный, не шевелясь, смотрел в пол и мял свою чековую книжку, влажную от его потных рук.
— Я все-таки одолжу вам тысячу франков.
Гюре поднял голову и недоверчиво посмотрел на Донадьё, пока тот открывал ящик, в котором хранил свои деньги.
В эту минуту Гюре, кажется, соблазняла мысль отказаться. Он смотрел на дверь, колебался. Донадьё отсчитывал ассигнации по сто франков и клал их на стол.
— Подпишите мне все-таки чек… — И он встал, чтобы оставить место за столом своему собеседнику, снял колпачок с авторучки.
Гюре послушно сел туда, куда ему показали, и обернулся к Донадьё.
— На имя кого? — И добавил с бледной улыбкой: — Я даже не знаю вашей фамилии.
— Донадьё. Пишется, как «дай богу»[4].
Перо заскрипело. Возле подписи Гюре посадил кляксу. И он все еще не решался взять деньги.
— Благодарю вас, — пробормотал он. — Простите меня… Вам не понять…
— Я прекрасно понимаю…
— Нет, вы не можете понять. Сегодня утром я хотел покончить с собой.
Он плакал, жалея себя самого. Стюард обходил палубу и бил в гонг, оповещая о завтраке.
— Спасибо!
Он колебался, протянуть ему руку или нет, и так как Донадьё стоял неподвижно, он пятясь отошел к двери, всхлипнул, вытер глаза и стремительно вышел.
Он с опозданием явился в ресторан. Из-за праздника разговоры были оживленнее, чем обычно. Обсуждали вопрос о том, будут обедать в маскарадных костюмах или нет. Те, у кого было во что переодеться, стояли за это; другие колебались и думали о том, как нарядиться, используя то, что имелось у них под рукой.
— Да нет же! Уверяю вас, вы найдете у парикмахера все, что вам понадобится.
Днем никто не отдыхал, и Донадьё спал плохо, потому что пассажиры ходили взад и вперед по палубе, над его головой.
Барбарен согласился быть председателем комитета, и казалось, что он всю жизнь только этим и занимался. С первого взгляда чувствовалось, что он важная персона. На нем были брюки из бежевой хлопчатобумажной ткани, белая рубашка с засученными рукавами, голубая повязка на руке — он делал вид, что смеется над ней, — и кроме того, он потребовал свисток и в четыре часа подал сигнал, оповещая, что начинаются игры.