— Послушай, Доминго, — залихватски воскликнул дядя, — так и быть, сегодня мы пообедаем с тобой, и ты нам покажешь, где можно снять комнату.
— Конечно, покажу, чёрт возьми! Ещё наищетесь своего двоюродного братца. Вы ведь только что приехали и ничего не знаете, а я — то здесь старожил, — отозвался Доминго.
Он велел нам следовать за ним и пустился в путь, засунув руки в бездонные карманы и раскачиваясь на ходу, словно маятник.
Мы шли под тянувшимся вдоль пристани цинковым навесом, где было свалено несметное количество мешков, бочек, ящиков всех размеров, огромных чугунных шестернёй, больших металлических банок, железных болванок, молотов и трамбовок, глиняных труб, чанов, обручей, рельсов, бочарных досок, кувшинов и различных сосудов; всё это лежало вместе или по отдельности, рядами или грудами выше человеческого роста, но нигде не было ни путаницы, ни беспорядка, — стоявшие тут и там надсмотрщики следили за всем этим добром, словно пастухи за стадом.
По свободным местам и проходам среди лежащих на пристани товаров сновали потные люди. Они орали, спешили и толкались, чем раздражали моего дядю. О, если бы эти невежды знали, кого отпихивают локтями, они наверняка отнеслись бы к нему с большим уважением!
Мы уже выбирались из прохода между мешками с мукой и ящиками с вермишелью, вздымавшимися на несколько дюймов выше наших голов, как вдруг дядя попятился в страхе и изумлении. Перед ним, крича во всю глотку: «Поберегись! Поберегись!» — прошёл кентавр, сатир или… кто его знает, кем ещё могло показаться дяде это невиданное существо.
— Кто это, Доминго? — испуганно спросил дядя.
— Это? Негр.
— А!.. Ну и ну!.. Значит, негр… — пробормотал дядя, приходя в себя. И вправду, перед нами прошёл здоровенный африканец, настоящий геркулес, высеченный из чёрного дерева; широкая мускулистая спина его блестела от пота на солнце, словно покрытая лаком.
В конце причала стоял человек со штуцером в руке и, как шпагой, прокалывал нм тюки сена, которые при помощи высокой мачты с блоком выгружали с судна прямо на пристань. Доминго объяснил нам смысл операции со штуцером: так проверяли, не спрятан ли в сене контрабандный товар.
Мы прошли ещё немного вперёд.
— Ну, вот и добрались. Это мой дом, — сказал нам Доминго, указывая на лодку. — Если хотите, чтобы я вас покатал и показал вам порт, — только скажите.
— Почему же, Доминго, прожив здесь столько времени, ты всего лишь лодочник? — наивно удивился мой дядя.
— А кем, чёрт побери, я, по-твоему, должен был стать? Графом, да? И вообще, в другой раз зови меня не лодочником, а капитаном. А ну-ка прочти название моего бота! Ты ведь умеешь читать, Висенте?
Мой дядя прикусил губу и, чтобы убедить бестактного судовладельца в своей грамотности, запинаясь, прочёл по складам: «Гроза всех пиратов».
— Какое длинное название, Доминго! — заметил я.
— Зато красивое. Видишь, как оно по всей корме расписано, от борта до борта?
Рядом со шлюпкой Доминго было привязано ещё штук тридцать лодок. Мой дядя, дабы показать свою учёность, продолжал, хотя и с трудом, читать их названия: «Разгром ста тысяч вшивых французов», «Покоритель Старого и Нового Света», «Парусник мадридского порта», «Дон Пелайо в горах Ковадонги», «Долой карлистов!», "Да здравствует Изабелла И!» и множество других в подобном стиле. N
В некоторых местах пристани было почти невозможно пройти, особенно с баулом в руках. Тачки, бочки, блоки, громадные деревянные балки, кабестаны, толстенные доски, люди с огромными мешками — всё это двигалось одновременно и в разных направлениях; была поистине лихорадочная суматоха, водоворот, вызывавший у нас головокружение, новое, невиданное доселе зрелище, беспощадно разрушавшее все заветные мечты моего дяди. Он думал, что увидит рощи пальм и фруктовых деревьев, на которых, словно хрустальные шарики, висят прекрасные плоды, переливающиеся всеми цветами радуги! Бедный дядя, он надеялся встретить индейцев в набедренных повязках из разноцветных перьев, с колчанами, полными ядовитых стрел, за спиной, с продетыми в уши и ноздри толстыми золотыми кольцами, которые только дёрни посильнее — и они у тебя в руках!
Доминго, более опытный, чем мы, то нагибался, то подпрыгивал, наклонялся в одну сторону, отскакивал в другую, с ловкостью змеи лавируя среди множества препятствий. Ухватившись одной рукой за его шерстяную рубаху, а другой за ручки баула, мы с немалым риском пробрались через самую бойкую часть пристани, где проходила погрузка и выгрузка всех товаров.
— Самое страшное уже позади: таможню мы миновали, — пояснил Доминго.
Мы с дядей облегчённо вздохнули.
Сутолока царила и в других частях пристани, но нигде не было столпотворения, подобного тому, из которого мм только что выбрались. Мы с удивлением смотрели на нескончаемую вереницу судов, пришвартованных толстыми цепями к большим, вделанным в стенку причала кольцам, глядели па лес мачт, такелаж, реи, стройные бушприты, которые щетинились, как копья целой армии гигантов, дерзко угрожающих городу.
Мы не переставая спрашивали Доминго обо всём, что видели.
— А эти люди откуда?
— Какие? Те, у которых рожи красные, как их рубашки?
— Да.
— Это американцы.
— А вон те, смуглые, низенькие, у которых па шляпах нацеплено штук по пять побрякушек, а па брюхе широкий пёстрый пояс?
— Мексиканцы.
— А те, Доминго, здоровые верзилы в меховых шапках и в такой одежде, что сопреешь?
— Русские.
— А кто вон там, в широких синих штанах, с каким-то колпаком на голове? Расселись, поджав ноги, вокруг столба и торгуют картинками да чётками? Это евреи, Доминго?
— Ошибаешься: еврей не станет торговать такими пустяками. То христиане, сербы.
— Взгляни-ка, а эти, что идут навстречу! Они, верно, больны жёлтой лихорадкой?
— Вот выдумал! Да это же китайцы.
— Господи помилуй! — в волнении воскликнул дядя, подбросив вверх шляпу. — Да тут настоящий Вавилон, племянник!
Мы покинули пристань, выйдя через небольшие железные ворота, и двинулись дальше по узким и довольно грязным улицам, где какие-то люди, которые по части опрятности были под стать улицам, сгружали с повозок вяленое мясо, а другие тут же нагружали их мешками с сахаром.
С борта брига Гавана показалась нам более красивой и привлекательной, хотя наши мечты о пальмовых лесах и танцующих на берегу индейцах, увешанных перьями и золотом, развеялись ещё на корабле. Мы проходили мимо огромных складов с затоптанными полами и грязными сырыми стёпами, затянутыми чёрной паутиной; хранилища эти были забиты штабелями мешков и ящиков до самого потолка, с которого на хенекеновых[4] верёвках свисали, путаясь между собой, окорока, вёдра и крюки. Вместительные тёмные склады, в глубине которых еле светился мертвенно-синий огонёк, напоминавший в сиянии дня тревожную полутьму сумерек, преисполнили нас глубокой тоской.
Мы подошли к небольшому красивому скверу с беломраморным памятником в центре. Статуя была окружена густыми зарослями каких-то растений с яркой листвой. За длинными каменными скамьями высились пышные деревья. На скамьях преспокойно спало множество оборванцев.
— Это Оружейная площадь, — пояснил Доминго. — Здесь, вон в том дворце, — кубинские власти.
Мой дядя обнажил голову.
— Какого чёрта! Тебя ж никто не видит! Вот если бы заметили, тогда ещё куда ни шло! — воскликнул Доминго.
Смутившись, дядя решил схитрить и ответил, что снял шляпу, так как у него голова лопается от жары.
Мы остановились перед весьма невзрачным строением. На его балконах висела огромная вывеска, красные буквы которой гласили: «Лев Нации».
Дядя вошёл в гостиницу с намерением снять комнату, приличествующую тому, кого ждала наилучшая должность па Кубе. Но когда он увидел, каков «Лев Нации» изнутри, когда продефилировал по его тёмным и узким коридорам, поднялся по ветхим покосившимся лестницам и заглянул в душные каморки номеров, он начал ругать эту скотину Доминго.