Они быстро нащупали слабое место дядюшки. Невероятно, но дядя мнил себя великим знатоком языка и выдающимся поборником его чистоты. Поэтому дядю часто приглашали разрешать жаркие споры, разгоравшиеся между чиновниками по поводу написания какой-нибудь фразы или слова.
То обстоятельство, что мой дядя делал по меньшей мере восемь орфографических ошибок в четырёх строках, не меняло дела, так как у дяди хватало хитрости напускать на себя скромность, прикрывая ею свою безграмотность. Поэтому, когда начинался спор и его призывали в судьи, он отнекивался, уверял, что он вовсе не авторитет в подобных вопросах и что лучше обратиться к тому, кто единственно может разрешить подобные сомнения.
Говоря это, он вытаскивал маленький словарик, который всегда носил в кармане сюртука, и разыскивал нужное слово. Если даже ему попадалось слово, сходное по значению с искомым, но писавшееся по-другому, он всё равно указывал на него.
— Вот, извольте! — убеждённо и торжествующе произносил он.
Впрочем, в канцелярии у него не преминули появиться соперники, также почитавшие себя законченными знатоками словесности. Особенно отличались на этом поприще трое. Они не признавали авторитета дяди и его истрёпанного словаря, что очень часто приводило к расколу аудитории на два лагеря, державшихся противоположных мнений. Одни почитали своим идолом и оракулом моего дядю, другие — троицу оттеснённых на задний план знаменитостей. Диспуты шли яростные и нескончаемые.
Дядя кстати и некстати цитировал протопресвитера Итского, Раймунда Луллия, Фейхоо, Уртадо де Мендосу. Хорхе Питильяса, Малона де Чайде, отца Сигуэнсу;[10] противники же его ставили сто реалов против одного, что мой дядя не имеет никакого представления о ямбах, пиррихиях, спондеях и терцинах[11]. Таким образом, они всячески изощрялись, чтобы поставить друг друга в тупик и принудить к постыдному публичному отречению от своих взглядов.
Лагерь любителей словесности, возглавляемый тремя единомышленниками, был более многочислен, чем тот, который образовался вокруг моего дяди, что было вполне логично. Дядя довольствовался лишь теоретическими выкладками, а трое его противников сочиняли стихи, анекдоты и даже сценки и пьески, сюжетом которых неизменно избирали случаи из жизни канцелярии. Произведения каждого из них дорабатывались, шлифовались и оттачивались сообразно вкусам остальных членов троицы. Иногда это влекло за собою споры, переходившие в размолвку, после которой сочинители с неделю не разговаривали и даже не здоровались друг с другом.
Однако дяде удалось расправиться со своими противниками, когда они однажды восстали против авторитета словаря. Повод к такой расправе дало одно драматическое сочинение, которое наиболее одарённый из любителей словесности поделил на два «апта». Дядя стремительно сунул руку в полу сюртука, вытащил свой словарик и доказал, что пьесы, как написанные, так и ещё не написанные, делятся не на «апты», а на «акты».
Победа его была так неоспорима, он настолько возвысился в глазах всех и прославил себя своей учёностью, что с тех пор каждая обронённая им фраза, даже если она не принадлежала ему, неизменно цитировалась с почтительным добавлением: «как говорит дон Висенте Куэвас».
Славе его способствовало ещё одно обстоятельство — похвалы, которые расточал ему дон Хенаро всякий раз, когда дядя читал свой очередной доклад. Следует заметить, что дядя проводил все дни, составляя для министра заморских владений памятные записки о реформах, которые необходимо провести в видах более успешного выполнения дядей своих служебных обязанностей в его отделе. Всё это делалось под руководством дона Хенаро.
Вскоре мы уже почти не сомневались, что наш отдел полностью изменит свой облик. Громоздкие полуразвалившиеся стеллажи, где на деревянных полках кое-как размещались архивные папки, будут заменены изящными шкафами. Старый ободранный, весь в пятнах стол и колченогие кресла с продавленными сиденьями уступят место современной мебели. Предполагается также создать два вспомогательных отдела с соответствующими денежными фондами и поставить во главе их шурина дона Хенаро и меня.
Дон Хенаро был в восхищении от своего великолепного плана.
— Вот увидите, — твердил он нам, — всё здесь приобретёт более приличный вид, понятно? Мы освободим угол вашей комнаты, разыщем потайную дверь в стене — о ней у меня есть точные сведения, и у нас получится два помещения: одно для Висенте, а другое для его племянника Мануэля Куэваса и для моего шурина. Ну, что скажете?