— Ладно. — Хью переминался с ноги на ногу. — В мягких обложках или в твердых?
Начальница нетерпеливо покачала головой:
— Не знаю. Собери все. Сколько времени на это уйдет?
Хью уставился перед собой, витая мыслями где-то в более приятном месте, где можно было спокойно сидеть и лениво перебирать бумаги без необходимости выполнять утомительные задачи для невидимого хозяина. Начальница нетерпеливо постучала ножкой, на удивление маленькой, почти как копытце, затянутое в бежевый ортопедический ботинок.
— Завтра к концу дня подготовлю, — ответил Хью, — возможно, раньше. А зачем они ему?
— Откуда мне знать? — пожала плечами начальница. — Он любит проверять «Литтл Браун». Ему кажется, что они ошибаются. И это правда — они ошибаются. — Она вдруг заметила в своей руке догоревшую до фильтра сигарету. Когда пепел стал падать на ковер, стряхнула его в маленькую черную пепельницу, стоявшую на комоде у входа в кабинет Хью, но несколько серых хлопьев все-таки попали на ее ботинки и ковер. — Черт! — тихо выругалась она. — Просто подготовь отчеты. Неважно, зачем они ему понадобились.
— Ладно, — ответил Хью и впервые за все время разговора взглянул на меня и улыбнулся. — Слово Джерри — закон.
Офисная техника
Неделями я печатала, печатала, печатала. Я печатала так много, что мне стала сниться печатная машинка. Во сне я ударяла пальцами по клавишам, но буквы на бумаге не появлялись, хотя машинка работала и лента была в порядке. Вместо букв на бумаге из машинки вылетали птицы; они чирикали и били крыльями. Белые пыльные мотыльки, гигантские и крошечные, вспархивали роями и расселялись по всему офису. Жужжание машинки заполняло мои дни и становилось фоном для всех разговоров, всех прочитанных текстов; когда в конце дня я выключала «Селектрик» и накрывала машинку пластиковым чехлом, воцарившаяся тишина наполняла меня необыкновенной радостью.
Джеймс разбирался в офисной технике, и его часто звали решать всевозможные технические вопросы — чинить сломавшийся факс или доставать из копировального аппарата застрявшую бумагу. Оба этих прибора появились в офисе относительно недавно; Джеймс рассказал, что еще пару лет назад связь агентства с британским филиалом осуществлялась посредством громоздкого телекса. В документах я нашла письма образца конца 1980-х, напечатанные на длинных узких рулонах бумаги для телекса прелестным старомодным крупным шрифтом, шрифтом, который ассоциировался у меня с другой эпохой — эпохой «Тонкого человека»[16] и пароходного транспорта. Наше агентство, казалось, всеми силами цеплялось за эту эпоху с ее лисьими воротниками и прочими атрибутами и продолжало цепляться до сих пор. Но современность наступала со всех сторон. Несколько лет назад один агент — теперь он был на пенсии, — убедил коллег в необходимости приобретения факсового аппарата, мол, без него никак не получится заниматься правами на экранизацию, а именно этим он и занимался. В Голливуде все общение происходило только по факсу; почта США не успевала за скоростью заключения сделок. Так рядом с кофеваркой появился факс, а телекс отправился на покой, хотя еще много лет лежал где-то в офисе на случай, если вдруг опять понадобится.
Копировальный аппарат тоже был относительно недавним приобретением. Еще несколько лет назад ассистенты печатали все письма в двойном экземпляре, вставляя в машинку «бумажный сэндвич», состоящий из толстой кремовой «хорошей» бумаги, тоненькой черной копирки и мягкой, дешевой желтой бумаги, на которой отпечатывалась угольная копия. Копии всех писем, даже записок, в которых просто говорилось: «Прилагаем подписанный договор», хранились неукоснительно и подшивались в папки; у каждого писателя в агентстве имелась своя такая папка. Теперь нам, ассистентам, больше не приходилось работать с копиркой, мы печатали письмо и делали копию на аппарате. Как нам повезло! Начальница, Хью, Джеймс и другие сотрудники агентства время от времени напоминали нам об этом — мол, ваше поколение избаловано современными удобствами!
Джеймс пришел в агентство шесть лет назад и состоял ассистентом у Кэролин, агента по продаже прав за границу. Кэролин работала в агентстве даже дольше моей начальницы, с 1960-х точно, а то и дольше — точно никто уже не помнил. Миниатюрная, как ребенок, она говорила тихо, с благородным южным акцентом, и красила волосы в оттенок красной ржавчины, который, судя по ее веснушчатому лицу, соответствовал ее натуральному цвету волос в молодости. Молодость ушла, хотя давно ли — было не совсем ясно; я подозревала, что Кэролин лет семьдесят, но она могла быть и старше, и моложе; миниатюрная фигурка и морщины курильщицы — как моя начальница, она курила длинные и тонкие сигареты «Мор», — не давали возможности угадать верно. После обеда Кэролин часто засыпала за столом, уткнувшись головой в подмышку, как птичка, закрывающая голову крылом; когда я впервые застала ее в этой позе, проходя мимо ее кабинета на пути в туалет, то испугалась и решила, что она, возможно, не просто уснула, а кое-что похуже. Но потом она смачно рыгнула.