Утром мы ели черный хлеб, кусок селедки и половинку яйца, днем лакомились фруктами, вечером мама варила кашу. В субботу стол был богаче — варили курицу или мясо, ели белую булку — халу.
По воскресеньям, когда на рынке был привоз, мама ходила за продуктами на неделю. Покупали обычно фунт-два мяса, иногда курицу, фунт масла, ячневую и гречневую крупу, помидоры, синенькие[2]. Головку сахара и картофель (с этим в Симферополе было плохо) приносил домой папа.
Изредка мама брала кого-нибудь из детей с собой на рынок. Это был случай посмотреть рынок и пройтись по городу. Южный базар очень живописен. Телеги арбузов, решета с кудахтающими курами, бочки с соленьями, прилавки с мясом, маслом, сметаной, мужики и бабы, расхваливающие свой товар на татарском, русском и украинском языках, и рьяно торгующиеся горожане.
Симферополь запомнился мне чистенькими двухэтажными домами с множеством вывесок, электрическим освещением, извозчичьими пролетками, чистильщиками обуви на каждом углу, сапожниками в подъездах, кондитерскими и булочными.
Однажды мама устроила мне праздник: привела в кондитерскую и заказала для меня чашечку шоколада с бисквитом, а себе стакан чая. Мне было и стыдно, и грустно, а мама улыбалась. Не знаю, устраивала ли она такие праздники другим детям.
Раз или два в год папа водил маму в Симферополь в театр — на оперетту или концерт русского романса. На такой случай у мамы было одно выходное платье — кажется, оно называлось «шантеклер».
Когда мы обустроились, к нам приехали дедушка Залман и бабушка Ханна с нашим «мизинчиком» — Шурочкой. Папа снял для родителей соседний домик — тут же, на Дальней улице. Это был одноэтажный дом с мансардой и очень красивой террасой.
Дедушка опять начал ездить по деревням и скупать рухлядь. Бывало, вернется в Симферополь, сдаст шкурки, получит плату, придет домой, бабушка ему истопит баню, он помоется — и пойдет в синагогу. Суббота — день молельный, и дедушка уходил в синагогу в Симферополь на весь день. Я помню, как он надевал талес и молился. И меня учил молитве, только я все забыла. А потом в деревнях шкурки кончились, всех коров и лошадей съели — и дедушка стал в Симферополе ходить с лотком, продавать папиросы.
Наша бабушка Ханна всегда ходила в белоснежном платочке — сама мудрость, добропорядочность и чистота. Скоро еврейские женщины из города стали приходить к ней за советом. Бабушка была неоспоримым авторитетом не только для соседей, но и для нашей семьи. С этим ореолом она и вела хозяйство. Иногда водила нас, девочек, в баню. Я любила эти походы — нравилась мне и сама баня, и в особенности вход — галерея метров двенадцать-пятнадцать, увитая виноградом. Бабушка, тщательно выкупав нас, окатывала из таза холодной водой — мы замирали от страха и восторга.
На праздники бабушка всегда брала нас к себе и говорила маме: «Ладно, Ревекка, отдавай детей — пусть на твоей душе будет поменьше грехов». Все у бабушки было красиво и вкусно. Особенно вкусно было на Пасху. Я видела, как бабушка готовилась к этим дням: упаковывала и убирала всю посуду, заменяя ее на пасхальную, тщательно мыла столы, внутренности буфета, чтобы не осталось хлебных крошек. Ели мацу, а из молотой мацы — я это запомнила на всю жизнь — делали золотистые шары с яйцами и гусиным жиром и запекали их в духовке, а на стол подавался куриный бульон с таким вот шаром. Готовили фаршированную куриную шейку. Потом я узнала, что все фаршируют по-разному. Бабушка фаршировала мукой, куриным жиром и репчатым луком. Начинит, зашьет, зальет кипятком и варит в бульоне. Готовили гусиную печенку. Еще делали блюдо из вареной редьки и меда, варили чак-чак. Сейчас считается, что чак-чак — татарское блюдо, но у евреев тоже есть такое, только по-другому называется. Бабушка готовила чак-чак про запас — пекла сдобные шарики и хранила их в чистом полотняном мешочке, а когда подходило время есть — варила их в меду.
А еще запомнился мне праздник Суккот. Дедушка украшал террасу ветками, бабушка накрывала стол, а потом мы спали на веранде всю ночь.
Праздничные дни бабушка обставляла как-то особо торжественно, с каким-то скрытым смыслом, с молитвами нараспев, с незнакомыми гостями, по-видимому, еще более бедными, чем мы сами. Очень скудно питаясь весь год, бабушка устраивала показное благополучие в праздники.
Мы, дети неизбалованные, любили бабушкины застолья. Родители на них никогда не присутствовали. Уходить домой бабушка запрещала, но мальчики — прежде всего Доля — иногда забегали в эти дни к маме, чтобы и у нее перехватить что-нибудь вкусненькое.