Из номера гостиницы — дыра
Безвыходной Феодосийской ночи.
Собачий лай — до самого утра.
Горячий лай — насколько хватит мочи.
Я только что приехал. Не видал
Ни башен Генуи, ни исполкома.
Край не исследован. Круг знаний мал.
Молитва псов одна лишь мне знакома.
Который час? Должно быть, больше трех.
Рассвет сейчас. Действительность воскреснет.
Я с городом сражусь. Но песий брех,
Но песня неизвестности — исчезнет.
Взывай, вопи, собачье сердце тешь!
Судьба не ждет. Судьба неумолима.
И брызнет луч. И просияет брешь
В ограде обнаруженного Крыма.
Земля надеждами осаждена.
Гостиница покоится во мраке.
Что перед нею — тын? забор? стена? —
Пока не видно. Гавкают собаки.
7 июля 1929
Бухта-заточница, бухта-темница,
Бухта тишайшая в нашей стране,
Наши в тебе отражаются лица,
Наши — снаружи и наши — на дне!
Нежные горы тебя укачали,
Долгим охватом от бури хранят,
Время здесь дремлет на мирном причале,
Парусной вечности трется канат.
В прошлом и в будущем — внешняя смута,
Козни Европы с обеих сторон —
Вот и грозят эти кручи кому-то,
Мутному морю готовят урон.
Слева над ним — генуэзские башни,
Справа — советские пушки над ним,
Завтрашний подвиг и подвиг вчерашний
В тихой воде мы сегодня храним.
Слева ученый и вахтенный справа
Ходят дозором и в стекла глядят,
Рыбу под ними коптит Балаклава,
В мирном затоне купает ребят…
Прочно закрытая в крымском Пергаме,
Помни, сестра, что за дверью твоей
Пьяница-море стучит кулаками,
И душегубствует ветер-злодей!
27 июля 1929
Золотолюба-генуэзца
Толкает парусная прыть
Пространством досыта наесться
И время в жилы перелить. —
О вольный флаг его факторий!
Ты солью крыт, ты ветром дран, —
Довольно ржаветь на запоре
Воротам неоткрытых стран.
Вот петли, мазанные кровью,
Прощальный отверзают срок,
Вот Генуя средневековью
Указывает на порог…
Теснитесь, крымские монголы
И краснокожие Антилл, —
Колумбы генуэзской школы
Заходят в первобытный тыл,
И крепость детской Балаклавы,
И бизнесменский небоскреб —
Зарубки первопутной славы
На крестовинах бурых троп. —
Соперники и антиподы,
Открытые одним ключом,
В различные глядятся воды
Под переменчивым лучом,
И солнце — птичья каравелла —
Плывет по очереди к ним,
Чтобы в Нью-Йорке вечерело
И утру радовался Крым,
Чтобы проклятие норд-остов
Кидал, пред Адмиральский лик,
В новооткрытый полуостров
Закрытый на ночь материк.
Но плачь, татарская можара,
И, ось Америки, кричи,
Когда вратарь земного шара
Роняет с пояса ключи
И в тайну башни генуэзской,
Нарушив Галилеев лад,
Землетрясение-пират
Порой врезается стамеской.
1 июля 1929
Ираклийский треугольник[47]
Севастополь — запальный фитиль
На Таврической бомбе истории.
Это — известь, и порох, и пыль,
Это — совесть и боль Черномории;
Херсонес — это греческий крест,
На дороге Владимира постланный,
Это — твой триумфальный наезд,
Князь, в язычестве равноапостольный.
Балаклава ж — молочный рожок
В золотой колыбели отечества,
Переливший младенческий сок
В пересохшие рты человечества…
В Севастополе — бранный курган
И торжественность памяти Шмидтовой. —
— Для чего он сжимает наган? —
Ты рассердишь его — не выпытывай.
В Херсонесе, царьградский подол
О языческий жертвенник вымарав,
Византиец садится за стол,
Чтобы выпить за подвиг Владимиров;
В Балаклаве — и английский бот,
И фелука торгашеской Генуи,
И пещерного жителя плот
Облегли ее дно драгоценное…
Ираклия три гордых узла
На платке завязала Таврическом,
Чтобы память их нам донесла
Недоступными варварским вычисткам.
Треугольник убежищ морских,
Он не канул на дно, он не врос в траву
И поет о столетьях своих
Погруженному в сон полуострову.
2 июля 1929
Фонтан любви, фонтан живой!
Александр Пушкин
Бродил я и твердил (не зная сам,
Что значит по-татарски) — «мен мундам!»
Но с этих слов, загадочно простых,
На землю веял прадедовский дых,
И дух кочевий, по моим следам,
Гудел гостеприимно: «мен мундам!»
Я кланялся плетущимся домой
Сапожникам с паломничьей чалмой,
И отращенным в Мекке бородам
Я признавался тоже: «мен мундам!»
Я наблюдал, как жесткую струну
Кидали шерстобиты по руну,
И войлочный мне откликался хлам
На хриплое от пыли «мен мундам!»
вернуться
Балаклава. Бумеранг. С. 56–57; варианты — ст. 1: «бухта-темница» вм. «бухта-царица»; ст. 9: «внешняя» вм. «грозная»; ст.10: «Козни Европы» вм. «Грозная смута». Автограф — 42.51. Пергам — античный город на побережье Малой Азии, бывший центр государства династии Атталидов; основан в XII в. до н. э. По античной мифологии, основан сыном Андромахи и Гелена, братом Гектора (первого мужа Андромахи) по имени Пергам, нареченном в память о Троянской цитадели.
вернуться
У ворот Крыма. Автограф — 42.19. Машинопись с правкой — 42.20–21. Вошло в книгу «В созвездии Дельфина»; сопроводительный текст: «Кто только не грабил Крым? В средние века его, кажется, больше всех грабили генуэзцы. Последними его грабили врангелевцы» (62.108). Адмиральский рык — «Адмирал» — устойчивое для обеих Америк прозвище Христофора Колумба. Татарская можара — арба для перевозки винограда.
вернуться
Ираклийский треугольник. Рождение родины. С. 9–10. Автограф — 42.22. Вошло в книгу «В созвездии Дельфина»; сопроводительный текст: «Справа от нас — северный берег Северной бухты с зелеными латами Братского кладбища и Малахова кургана на красноватой каменистой одежде Инкерманской выработки. Эти латы нашиты на севастопольскую землю, чтобы прикрыть разверзающийся под ними позор исторической бойни, но вместо того, чтобы его прикрыть, они его еще более подчеркивают.
Слева мы видим Херсонесский монастырь, раскопки на месте древнего Херсонеса, целую серию бухт, вгрызающихся острыми и частыми зубьями в землю Ираклийского или Гераклейского или, как его еще называли, Трахейского, полуострова. Южная часть Северной бухты с растущими из нее коническими бухточками на взаимно параллельных осях напоминает челюсть дельфина. Это — клинопись моря. Это — летопись тысячелетней борьбы между ним и сушей. Это — кавалерийские рейды ветра и волн. А то, что между ними удерживается, это, разумеется, — геологические крепости.
Мы плывем в Эгейское море. “Как дельфины, пляшут ладьи…” [, писал поэт, бороздивший Эгейское море.] Весь Ираклийский полуостров — перед нашими глазами. Вон — Херсонес, вон — здание музея, где рядом с надгробиями, которые древнегреческие зятья облегченно изрезывали радостной надписью “Прощай, теща!”, в 21-й витрине я видел глиняный светильник поздне-римского времени с изображением морского божества, плывущего на дельфине. Почти наверняка можно сказать, что светильник работал на дельфиньем жиру. Если поместить древний Херсонес там, где его нередко помещают в связи с обнаруженными у Херсонесского маяка развалинами подводного города, то Севастополь, Балаклава и Херсонес составят вершины равностороннего треугольника — Гераклеи или Трахеи» (62.49–51). «Как дельфины, пляшут ладьи…» — из ст-ния Н. Гумилева «Сентиментальное путешествие» (1920).
вернуться
Бахчисарай. Новый мир. 1930. № 1 — Бумеранг. С. 58–59. Автограф — 42.35. Эпиграф 1 — из ст-ния «Фонтану Бахчисарайского дворца» (1824); эпиграф 2 — из ст-ния «Бахчисарай» (цикл «Крымские сонеты», 1826). Фонтан слез — знаменитый Бахчисарайский фонтан, по легенде построенный в 1764 крымским ханом Гиреем у мавзолея своей погибшей возлюбленной Диляры-Бикеч; в «фонтанный дворик» дворца (Хансарая) перенесен к приезду Екатерины II (1787).