Выбрать главу
Но ближе, товарищи, к делу, К тому голубому пробелу В истории малой вселенной, Где боги рассеяли тьму И плетью, доныне нетленной, Одетые в шкуры оленьи, Поставили мир на колени И властно сказали ему:
«Носи господину поклажу, Расти ему волос на пряжу, Предсказывай криком погоду И брызгай в него молоком, И бегай за ним на охоту, Хвостом дружелюбно виляя, И, хрипло и радостно лая, В добычу вонзая клыком».
_______________________________ Под череп, отлогий и плоский, Уже проползли отголоски Змеиных и жадных суждений, Скупых и пророческих снов. От долгих пещерных радений Дрожала растущая челюсть, И слышался почковый шелест Готовых к открытию слов.
И твари еще не хотели В косматом и бронзовом теле Признать своего господина, Склониться пред ним головой; Но бьющая камнем скотина Зажгла прошлогоднюю хвою, И огненно‑скорбному вою Победный ответствовал вой!
В наполненной дымом пещере, Чихая и зубы ощеря, Хозяин пылающих палок Сидел перед кругом гостей. И круг был беспомощно‑жалок, Он ляскал зубами в испуге, А тот прижимался к подруге И гладил шершавых детей.
В ту ночь под шипенье поленьев Властительнейшее из звеньев Ушло из цепи мирозданья За грань родового костра. В ту ночь под глухие рыданья, Как младший из братьев над старшим, Природа напутственным маршем Томилась над ним до утра… __________________________
Ясна и поныне дорога — Откуда же наша тревога? Друзья, почему вы скорбите, О чем сожалеете вы?… Ах, понял: о тягостном быте, Где люди — рабы иль торговцы, Где мелкие особи — овцы, А крупные хищники — львы!..
Рыкающий вызов пустыни Дрожит на таблицах латыни, В презрительном посвисте янки, В мелодии галльских речей. На козлах махновской тачанки Война, триумфатор усталый, Вошла в городские кварталы Под варварский рев трубачей, —
И ходит, хватая за ляжки, Наглея от каждой поблажки, И рвет благородные шкуры, Слепой тупоножий мясник. Но в диких пустынях культуры, Я вижу, собрат обезьяны Духовные лижет изъяны Над грудой спасительных книг…
Я знаю — наступит минута, Когда остановится смута, Когда, как покорные звери, Мы сядем у дома того, Кто в новой поднимется вере, Кто, в знак небывалой затеи, Пылающий факел идеи Над голой взовьет мостовой.
Еще не означенный точно В своей колыбели восточной, Но жаркий, глухой и победный, Не он ли в Кремле воспален, — И ночью к пещере заветной Не крадутся ль дикие звери Отвесить у яростной двери Глубокий и мрачный поклон?

19 мая 1927

ПОЭМЫ

Пушка[24]

Ошибочно думать, что пушка нема, Что пушка не может ответить сама. Лафет титулован, и медь полновесна, Но велеречива, но не бессловесна. Попробуйте — камнем — заставьте греметь, Заставьте дрожать беззащитную медь —
И пушка ответит с кремлевской твердыни На чисто французском, с оттенком латыни; И пушка расскажет о многом таком, Чего не поведать иным языком, Чего не напишет напыщенный титул На камне, где давний покоится идол.
Попробуйте — ломом — заставьте греметь, Заставьте дрожать беззащитную медь — Вы сразу поймете, что в каменной груде Вы будите душу живого орудья, Что вспугнута дрожь барабанных дробей, Что старая пушка — военный трофей.
Ударим же бедное медное тело, Чтоб долго дрожало, чтоб долго гудело: Нет пороха в недрах, нет в дуле ядра, Но стонет прохлада слепого нутра, — И звуки, что раньше в боях перемерли, Клокочут в остуженном пушечном горле.
Но к призракам звуков греховных громов Примешаны тени церковных псалмов, И вторит задумчиво звон колокольный Центральному уханью гаммой окольной, А в общую гамму, как стук кастаньет, Врывается цоканье медных монет:
«Не всюду, не вечно была я мортирой, Прожженной, увечной, коварной задирой, Но разные виды обиды и зла По-разному всюду я люду несла, — Мой каждый по-новому вылитый облик Рождался и жил в человеческих воплях…
Я помню — отныне за много веков Была я разбита на сотни кусков; Была я монетами черной чеканки С портретами мужа придворной осанки, Под рубищем древним сама Нищета По темным харчевням была мне чета.
Путями насилий, путями обманов Меня уносили из тощих карманов, И с жалобным звоном, судьбе покорясь, На торге зловонном я шлепалась в грязь, И ясным покойникам мертвые веки Своими грошами я крыла навеки…
Как сладко хотелось, тогда и потом, Сгореть без остатка в огне золото! Леса выгорали, народы редели, И камни крошились, и воды скудели, Но вечно должна была гулкая медь Звенеть от ударов, не смея неметь…
Был некогда храм, а на паперти храма Какие-то люди молились упрямо. Они приходили, клюкой семеня, И в жертвенный ларь опускали меня. Но ларь переполненный взяли из церкви И лепту в горнило плавильное ввергли…
Литейщик веселый гроши обкалил И в колокол голый меня перелил. И вот я надолго под небом повисла — Я зеленью тонкой, состарясь, окисла, Я семь поколений своих звонарей Оплакала гулом глухих тропарей;
Крещенью, и смерти, и розам венчальным Служила я телом своим беспечальным; В уборе обильном пустая Тщета Под куполом пыльным была мне чета. Но вот из-под неба зовет меня снова Кровавая треба обличья иного:
вернуться

24

Пушка. Красная новь. 1927. № 3. Георгий Шенгели откликнулся на ст-ние поэмой «Пушки в Кремле (Подражание Марку Тарловскому)», вошедшей в его сборники «Норд» (М., 1927) и «Планер» (М., 1935).