Я снова в плавильне, я снова горю —
И новую в мире встречаю зарю.
Я слышу с Монмартра, как требует ядр,
Как требует пушек орел-император…
В мортирном обличьи на скифский Восток,
Стократ возвеличив, нас гонит поток.
Катилась я, грозно и зло громыхая,
Туда, где Московия стыла глухая,
И хрупкая Смерть за овалом щита
В пути моем шалом была мне чета.
…Покойна я ныне, свой путь вспоминая —
О, gloria mundi! О, слава земная!
Зачем разбудил меня этот удар!..
Ваш мир уже молод, хотя еще стар,
Он скоро забудет в бескровных делах
О пушках, о деньгах, о колоколах…
Но сон возвращается — здравствуй, покой,
Смущенный свободной от рабства рукой…»
1926
Пифагорова теорема[25]
Я, правда, не был большевиком,
Но в детстве мглистом —
Я был отличным учеником
И медалистом.
От парты к парте, из класса в класс,
Как санки с горки,
Моя дорога текла, секлась
Витьем пятерки.
И эта цифра, как завиток,
Меня объехав,
Сопровождала сплошной поток
Моих успехов, —
Она мне пела, когда я шел
К доске и мелу,
Когда про Феба беседу вел
И Филомелу;
Когда о Ниле повествовал
И об Элладе,
Понтийской карты стенной овал
Указкой гладя;
Когда я чуял святую дрожь
(Рука — в петлицу),
Когда я путал и явь, и ложь,
И небылицу,
Когда, в былые входя миры
(Рука — за бляху),
С Луи Капетом свои вихры
Я клал на плаху…
Упорно на «пять» мой труд деля
В своем журнале,
Меня хвалили учителя
И в гору гнали.
И этот стройный и пряный ряд
Крутых пятерок,
В моем сознаньи бродил, как яд,
И был мне дорог…
Но вот однажды, разинув рот,
Мы услыхали,
Что в Петербурге переворот,
Что «цепи пали»…
И мы, подростки и детвора,
Решили дружно,
Что завтра нужно кричать «ура»,
А книг не нужно;
Что мы поддержим свободу масс
Своим сословьем
И что уроков хотя бы раз
Не приготовим…
Но наш директор, стуча перстом,
Кричал, неистов:
«Их завтра сплавят в арестный дом,
Со-ци-алистов!
И если пенка от молока
Со рта не смыта,
То берегитесь не кулака,
Так “кондуита”!»
И математик (хотя он слыл
За либерала)
Прибавил тоже: «ну, что за пыл?
Чего вам мало?
В народном бунте — исчадье зла,
Бунт стынет скоро…
…Вот теорема, что к нам дошла
От Пифагора;
Треугольник…CDEI…
И три квадрата…
Чтоб завтра помнить слова мои!
Adieu, ребята!»
О да, мы помним, но, как мужи,
Тверды и немы,
Мы забываем и чертежи,
И теоремы.
Молчат упорно бунтовщики
И вереницей
Подходят молча к столбам доски
За единицей.
Белее мела, синее дня,
Ища опоры,
Учитель медлит — и на меня
Возводит взоры:
И я приемлю святой позор,
Хотя в тетрадке,
В моей тетрадке — о, Пифагор! —
Урок в порядке…
Какая мука! Какой укол!
Рукой дрожащей
Любимцу школы выводят кол,
Кол! Настоящий!..
…С тех пор немало прошло годин.
Забудь же, школьник,
Про три квадрата и про один
Троеугольник!
Но как забуду о мятеже
Неизгладимом!..
Вот боль обиды на чертеже
Проходит дымом.
Проходит первый десяток лет,
И кол, наглея,
Нулем украшен, мне шлет привет
В день юбилея.
Вот математик сыпучий мел
Сует мне в руку —
О, как мне горько, что я посмел
Забыть науку!
Но я пытаюсь восстановить
Черту пробела, —
Троеугольник, за нитью нить,
Растет из мела.
Село и город прямым углом
Смыкают узы, —
И оба класса идут на слом
Гипотенузы;
И два квадрата, судьбе в укор,
С квадратом главным
Равновелики — о, Пифагор! —
И равноправны!
Я умираю — земля, прощай!
Прощай, отчизна! —
Вот я у двери в заветный рай
Социализма…
Но не апостол-идеалист,
В ключи одетый, —
Мне Фридрих Энгельс выносит лист
Простой анкеты:
Я ставлю знаки моей руки,
И сердце тает, —
И старый Карл, надев очки,
Его читает.
Но, гневно хмурясь над цветником
Своих вопросов, —
«Он даже не был большевиком! —
Гремит философ. —
Он не сражался за нашу власть
Под Перекопом;
Он был поэтом и только всласть
Писал сиропом…
Тебя не помнит ни наш Париж,
Ни баррикада,
Ты нам не нужен — перегори ж
В подвале ада!»
Но вот, сощурясь, на Марксов глас
Выходит Ленин —
И молвит: «Карл, ведь он для нас
Благословенен!
Он тот, кто — помнишь? — почтил народ
Своим позором,
Чью единицу мы каждый год
Возносим хором…
вернуться
25
Пифагорова теорема. Машинопись с правкой — 40.102–107.