«Индия, – говорили они, – видела рождение Будды, и хотя Он покинул землю, его священные следы все еще находятся здесь. Посетить все эти святые места, одно за другим, поклониться им, неустанно петь славу Ему – разве это не путь, который сделает вас счастливым? И какой смысл в том, чтобы приехать сюда и внезапно покинуть нас? Кроме того, Китай – страна варваров. Китайцы пренебрежительно относятся к монахам и к вере. Вот почему Будда не пожелал родиться в их стране. Взгляды ее обитателей узкие, а грехи их глубоко укоренились. Вот почему причисленные к лику святых и мудрецы Индии не ездят туда».
(Рене Груссе. «По следам Будды»)
Хотя ответ Сюань Цзана, по утверждению его биографов, был всплеском национальной гордости, за которым последовала хвала конфуцианскому традиционализму и гуманизму, я все равно не понимаю, почему нас не следует называть варварами. Я, например, совершенно уверен, что египтяне должны были называть нас варварами пять тысяч лет назад. Покойный сэр Джеймс С. Локкарт, в течение сорока лет работавший в правительстве Гонконга, обладал потрясающими знаниями Китая. Я посещал его каждое утро в субботу, пока он серьезно не заболел. Сэр Джеймс обладал неподражаемым чувством юмора. Когда он просил меня объяснить ему какой-нибудь пассаж на китайском языке, он называл себя «заморским дьяволом с весьма скромными знаниями». С его стороны было очень «патриотично» (не могу найти слова, лучше определяющего его чувства, хотя он и не был этническим китайцем) вычеркивать иероглиф «и», означающий «варвар», из китайских текстов, которые он отбирал для антологии стихов и прозы «Драгоценности китайской литературы», впоследствии переведенные на английский язык профессором Гербертом Джайлсом. К сожалению, в большом эссе все тот же злополучный иероглиф «и» – «варвар» встречался много раз, и он поменял его на другой иероглиф «и», означающий мое имя (эти иероглифы произносятся одинаково, но графически отличаются друг от друга и разные по смыслу) [5]. Однажды я принес ему эту книгу и заметил с сарказмом: «А я все-таки варвар». Он взревел от хохота и затем объяснил мне, что, видимо, шанхайский издатель сделал обратную замену, восстановив первоначальный текст. О, это был счастливый момент в моей жизни, который навсегда останется в памяти.
Эта книга иллюстрирована моими рисунками, которые, хочется верить, придают ей особый колорит, благодаря которому она будет отличаться от других книг о Лондоне. Спустя год моей лондонской жизни я попытался с помощью кисти выразить то, что увидел в городе. Но мой английский друг, который хорошо разбирался в китайской живописи, стал уверять меня, что кисть не принесет мне успеха в изображении английского пейзажа, сколько бы я ни старался. Он думал, что мои упражнения лишь нанесут вред моему оригинальному стилю. Я поблагодарил его за интерес к моей живописи, но совет его не принял. Хотя за эти годы у меня было много неудач, но мои работы, иллюстрировавшие книгу об английских озерах, были тепло приняты читателями. Я особенно благодарен тем, кто откровенно и предметно критиковал мои работы, отмечал удачи. Надеюсь услышать мнения и о тех рисунках, которые воспроизведены в этой книге.
В наши дни многие знают кое-что о китайской живописи, о том, как выглядят традиционные работы, и что является предметом творчества. Если они видят, скажем, свиток, на котором изображены одна или две птицы, несколько деревьев или скал, они, конечно, скажут: «Какая восхитительная китайская картина!» Но если увидят на картине нечто похожее на современное здание в западном стиле или фигуру современного человека, реакция будет другая: «Это что-то не китайское». И неважно, хороша ли манера живописи. Они, скорее всего, проигнорируют картину. Между тем, на мой взгляд, разница между восточными и западными картинами вовсе не в предмете, а в средствах изображения. Мы пишем птиц, цветы, пейзаж – то, что видим вокруг себя, хотя, как правило, работаем не на натуре, а пишем увиденное когда-то. В этой книге я изобразил среду, которую наблюдал последние несколько лет, и надеюсь, мои читатели преодолеют предубеждение и не скажут: нам не нравится живопись, потому что она «не китайская». Но ведь есть и другие стереотипы. Иной читатель похвалит живопись только потому, что в ней есть «китайский дух». А мне хотелось, чтобы о моих работах судили безо всякой предвзятости.
Есть еще один аспект, к которому я хотел бы привлечь ваше внимание. Возможно, большинство европейцев не представляют, в каком состоянии духа находимся мы, китайцы, в наши дни. Я говорю не только о себе. Речь идет обо всех моих соотечественниках. «Комплекс неполноценности» – от этого недомогания страдают, вероятно, в какой-то степени все люди. Но мы приехали в эту благополучную страну издалека, и волей-неволей должны сравнивать ее с нашей. Мы знаем о наших слабостях, но верим, что сможем их преодолеть, если будем действовать и у нас будет на это время. В конце концов радикальные реформы для любой страны – тяжелейшая проблема. За короткий срок ее не решишь. Долгая история и немалые размеры нашей страны делают ее еще более сложной. Некоторые из нас с трудом адаптируются к непонятной лондонской жизни и держатся от нее на расстоянии. Другие отказываются вращаться в тех кругах общества, где опасаются многочисленных неприятных вопросов, возникающих у тех, кто прочитал популярные книги или посмотрел фильмы о китайской жизни. Во всем этом виноват все тот же «комплекс неполноценности». Конфуций говорил: «Не беспокойся о том, что люди не знают тебя, беспокойся о том, что ты не знаешь людей». Вот почему я попробовал получше узнать Лондон и его обитателей. Все те, с кем я встречался здесь, были добры ко мне. «Есть ли хорошие вести с родины?» – часто спрашивали меня при встрече. К сожалению, приятных вестей было мало. Самой хорошей вестью было отсутствие новостей. Нас тревожили не только сугубо внутренние хлопоты. Немало неприятностей доставлял нам «дружественный сосед», который постоянно навязывал «дружбу», независимо от того, хотели ли мы дружить. Мне кажется, миру должно быть любопытно узнать, что это происходит примерно так, как если бы некая юная особа, которая намерена выйти замуж за старого мужчину, начинает с ним ссориться еще до того, как они полюбили друг друга [6]. Было ли когда-нибудь подобное в истории человечества? Что я могу сказать об этом? Ведь я Молчаливый Странник. К тому же в моей голове роятся всякие мысли, много мыслей… Я долго в молчании бродил по Лондону и действительно увидел очень много прекрасных вещей. Именно в молчании я сумел разглядеть их. Ведь смотреть и видеть – разные вещи, и они далеко не всегда совпадают.
Однажды я прочитал в газете «Таймс» статью «Молчание в метро», в которой рассказывалось о том, что Лондонское управление пассажирского транспорта, которое постоянно думает над тем, как доставить удовольствие своим клиентам, недавно объявило о том, что готово истратить изрядную сумму денег, чтобы сделать часть линий метро бесшумными. «Но эта перемена декораций, – говорится в статье, – переход от шумных поездов с безмолвными пассажирами к галдящим пассажирам в безмолвных поездах, если и произойдет, будет еще одной революцией в подземной жизни Лондона, на которую наверняка обратит особое внимание случайный визитер».
Вполне возможно быть молчаливым странником в Лондоне, хотя многие отнесутся к этой идее с недоверием. Вот то, что я хотел продемонстрировать этой цитатой. И должен заметить: тот, кто молчит, обладает одним преимуществом. Он чувствует себя более раскрепощенным по сравнению с теми, кто тратит время на пустые разговоры. Время – важный фактор жизни, особенно для тех, кто живет в Лондоне. Я хотел бы познакомить вас с надписью на старинных солнечных часах:
Молчаливый Странник хотел бы присоединиться к последней группе счастливцев. Эта книга – своего рода реестр мыслей, которыми я делился с самим собой за эти пять лет в Лондоне, где был так немногословен.
[5]
[6]