– Как убивали их, геронда, может, что видел или слышал хотя бы?
– Что можно было увидеть-услышать? Из окошка кельи ночью на расстоянии руки уже ничего не рассмотреть. А дело ведь ночью и было.
Никос посмотрел на куполообразные альпинистские палатки. Изрезанные, с рассеченными бортами и пологами, следы от тел, которые тащили по снегу (или жертвы ползли сами?). Однако… палатки, спальники. Трое или четверо так и лежали с ногами в спальных мешках. Запаслись снаряжением. Значит, предполагали, что, может, придется вот так заночевать. Но какая же нужда по зиме сюда являться? Никогда Попадопулос здесь паломников зимой не видывал.
Да еще разбитая, расколотая икона – почему? И что это значило бы?
– А… это? – он указал рукой на обломки иконы.
– Ты же знаешь, Никос, храм я всегда закрываю, келью нет. Но храм – всегда. Может, подумал, окно выставили? Да нет, все окна на месте, значит, воры замок отомкнуть умудрились – я бы и не услышал. Ты ночью кроме грохота землетрясения, воя ветра, раскатов грома что что-нибудь расслышать мог?
Никос сдвинул фуражку на затылок и тыльной стороной ладони вытер пот со лба.
– Так что думаешь, отец Иоанн? Кто они были?
– Кто «они»? Эти? – настоятель сделал жест рукой в сторону лежащих тел. – Или те, кто их жизни лишил?
– Убийцы.
– Во всяком случае, не воры, не грабители. Хотя выкрасть икону исхитрились.
– Это верно. Выкрали, но не забрали. Раскололи, уничтожили и бросили.
– Потому и не воры. Тут, Никос, посерьезнее. Смердит все это, сын мой, врагом рода человеческого, вот что я тебе скажу.
– Сатанисты?
– Сие Господь ведает.
– И, похоже, кое-кто еще, – внезапно произнес полицейский, указывая рукой на цепочку маленьких, то ли детских, то ли женских следов, ведших от места бойни вниз, в сторону моря. Под утренним солнцем снег таял быстро, и так же быстро таяли таинственные следы. Никос бросился фотографировать их, понимая, однако, что не слишком много информации они из этих снимков добудут.
Потом достал из футляра рацию и вызвал начальника. Рация зашипела и через пару секунд в металлической мембране раздался голос антиномоса Ставроса.
– Ну, что там, Никос?
– Плохо, начальник. – Он помолчал. – Нет. Не плохо. Страшно. Тут надо бы с Афинами связываться.
– Не тяни. Насчет Афин я уже сам решать буду.
– Убийство, начальник. Массовое убийство. И садистское к тому же.
– Массовое? Сколько человек убито? Отец Иоанн жив?
– Жив. А трупов двенадцать. И у всех…
– Погоди. Сейчас вызову бригаду криминалистов из Афин и сразу же к вам. Будь на месте. Понял?
– Так точно, понял. Отбой.
Глава 2
Конференц-зал отеля «Тистл», расположенного на северо-западной окраине гигантского лондонского аэропорта «Хитроу», был почти полон. Новые слушатели все подходили и подходили. Еще бы: на эти два дня были заявлены выступления профессора символогии Джона Лонгдейла, известнейшего воинствующего атеиста, одной из ключевых фигур «Фонда за разум и науку», фигуры, не менее знаменитой, чем сам основатель Фонда Ричард Доукинз. Он всегда был на переднем крае битвы науки с клерикализмом, религией и суеверием, как Доукинз с коллегами представляли себе и другим свою деятельность.
«Разрушитель святынь» – так окрестили Лонгдейла падкие на хлесткие эпитеты репортеры. Впрочем, так оно и было. Он не раз разоблачал как подделку многие религиозные тексты и якобы происшедшие чудесные события – от первых веков христианства до Возрождения, века Просвещения и вплоть до наших дней. Тем более необычной и чрезвычайно интересной представлялась тема двухдневного доклада Лонгдейла: посвящалась она Иммануилу Великовскому, одному из отцов «новой хронологии», который искал доказательства космических катаклизмов в священных книгах разных религий, но в первую очередь – в Библии.
Зал, уже заполненный слушателями, нетерпеливо гудел. Техник настраивал проектор, подключенный к ноутбуку на столе докладчика; сам Лонгдейл стоял за краешком открытого занавеса, изредка выглядывая, чтобы бросить взгляд на аудиторию. Профессор был классическим, почти «киношным» образцом представителя академических кругов безалаберных и свободолюбивых 60-х: джинсы, твидовый пиджак с кожаными заплатками на локтях, длинные, до плеч, волосы, и нечто среднее между бородой и небритостью.
Техник, наконец, справился с проектором, и на экране появилось худощавое с типично еврейскими чертами лицо в толстых очках: Иммануил Великовский. На сцену вышел ведущий, который поздоровался с присутствующими и возвестил:
– Дамы и господа! Достопочтенный докладчик сегодняшнего и завтрашнего вечеров, профессор Джон Лонгдейл! – после этих слов ведущий зааплодировал, приглашая зал присоединиться к нему.
Зал не замедлил откликнуться. Кто-то хлопал в ладоши сидя, кто-то уже встал, кто-то колотил ладонями по подлокотникам кресел… Что было неудивительно: подавляющее большинство присутствующих принадлежало к постоянным участникам антихристианских тусовок и демонстраций, представителям сексуальных меньшинств, убежденным, что костры инквизиции еще не погасли до конца, женоподобным юношам и старцам, и, конечно, мускулистым леди с армейскими прическами. На многих были майки с надписью «In Science We Trust!»[4] Это были страстные поклонники Доукинза, Лонгдейла, растущая армия борцов с «опиумом для народа», не гнушавшихся, однако, понюшки кокаина а то и пары затяжек крэка.
Лонгдейл улыбался. Все это было настолько привычно, что он сразу почувствовал себя в родной стихии и понял: сегодня все пройдет на «ура».
В огнях юпитеров он шагнул на сцену и поднял руки над головой в успокаивающем жесте: «Спасибо! Достаточно! Благодарю вас! Спасибо!»
Сейчас почти весь зал приветствовал его стоя. Почти, но не весь. Кто-то был занят тем, что рылся в своих сумках и студенческих наплечных рюкзачках, лежавших у них на коленях. Однако на некоторых лицах из числа сидевших виднелась гримаса если не брезгливости, то, во всяком случае, отторжения.
Лонгдейл автоматически выловил эти лица, зная, что задача его сразить и победить именно их: скептиков, «непереубедимых». Священников, однако, среди них не было. Жаль. Этих он особенно любил «размазывать по стене».
– Благодарю вас, леди и джентльмены! – уже вслух, подойдя к микрофону, бархатным баритоном проговорил Лонгдейл. Он демонстративно посмотрел на часы. – Думаю, нам пора начинать. Спасибо всем еще раз, и прошу садиться.
Слушатели, все еще гудя и переговариваясь, устроились на своих местах.
– Итак!.. – он вскинул руку к экрану. – Иммануил Великовский. Почему я говорю о Великовском, спросите вы? Ведь союзником для нас, убежденных атеистов, он никогда не был, верно? Увы, увы, увы… Но он был человеком, все-таки пытавшимся ломать преграды тысячелетней давности! И делал это, вооруженный прежде всего наукой, что, как вы знаете, есть и наше оружие. Наше единственное оружие в познании этого мира.
Лонгдейл нажал клавишу компьютера. На экране появилось схематическое изображение Солнечной ситемы.
– Вам, думаю, известно, что в своих трудах – «Миры в столкновении», «Эпохи хаоса» и других – Великовский утверждал, что космические катастрофы происходили уже в историческое время, то есть, время, когда человечество, или хотя бы его часть на письме могла фиксировать происходящее. Что значит по Великовскому: не миллионы лет назад, не сотни тысяч, а всего лишь тысячи лет, что на космогеологической шкале практически равно нулю. Мы помним, о каких катастрофах он говорит: об опасном приближении Венеры к Земле, вследствие чего наша планета сбилась с привычной орбиты, что, в свою очередь, вызвало целый ряд катаклизмов…
– А как же Марс-Юпитер?
Оратора перебил тощий очкарик, как максимум второкурсник. Лонгдейл снисходительно улыбнулся.
4
«Мы уповаем на науку!» – антитеза официального девиза США «In God We Trust» – «На Бога Уповаем!» выбитого на монетах и напечатанного на банкнотах Соединенных Штатов (Прим. переводчика)