Признание
Женщины на верхнем этаже – Джульетта, ее камеристка Ирини и служанка Зои – сначала услышали, как хлопнула дверь библиотеки, а следом – топот шагов по ступенькам. Мало того что Эдит бежала — а бегать по дому было запрещено, так еще и ворвалась в комнату без стука, точно ураган. Ее черные кудрявые волосы разметались по лицу и плечам, глаза сверкали, как у дикого зверька. Пальцы Ирини, застегивавшие пуговицы на спине, замерли. Зои, в десятый раз уже взбивавшая подушку, уронила ее на пол. Джульетта по инерции собралась было открыть рот, чтобы отчитать служанку, но не смогла произнести ни звука.
Встав между зеркалом и матерью, Эдит закричала так громко, что ее услышали бы даже в погребе:
– Объяснись! Сейчас же! Кто такой этот Николас Димос? И какого черта вы с ним вытворяли, если он заявляет, что приходится мне отцом?
Она готова была придушить мать, ее трясло, но голова лихорадочно работала. Ну конечно же, конечно! Теперь все встало на свои места. Вот почему у нее черные волосы, вот почему в детстве соседи и служанки перешептывались за ее спиной, вот почему мать так часто отводила глаза от ее лица, как будто видела что-то постыдное. Вот почему сестра и братья задирали ее за ужином, говоря: «Эдит, тебя принесли цыгане, это от них у тебя такие широкие брови».
Конечно!
От этих мыслей, словно лава, поднимался гнев, заполняя все ее существо. Теперь понятно, почему мать вела себя так странно – холодно и отстраненно. В детстве она думала, что с ней самой что-то не так, но нет, с ней-то все было в порядке – просто мать, глядя на нее, испытывала стыд. При каждом взгляде на дочь она как будто встречалась с призраком запретной связи, и ее бросало в дрожь. Подрастая, раз за разом Эдит пыталась построить с матерью близкие отношения, но та, вместо того чтобы утишить бурю в душе дочери, только раздувала ее. Ах, моя дорогая Эдит, пожалуйста, не капризничай, не расстраивай мамочку, d'accord?[23] Ох, Эдит, ты снова бегала и растрепала волосы, ты это мне назло делаешь?
Нет, назло матери она никогда ничего не делала, но теперь, в свете открывшейся правды, она понимала: мать все равно была бы недовольна любым ее поступком. Само ее существование раздражало Джульетту.
Напрасно все эти годы Эдит носила на себе этот груз – она ни в чем не была виновата. Стыдиться надо было матери, но не ей. А отец? Знал ли отец, что мать понесла от другого мужчины?
– Все это выдумки, клевета, – пролепетала Джульетта. Она выгнала из комнаты Ирини и Зои и села на край только что убранной кровати. – Отец любил тебя больше жизни, ты же знаешь.
У Эдит заныло сердце. Но не при виде матери, вдруг сжавшейся, съежившейся в своем полузастегнутом бежевом платье, – она подумала об отце, считавшем ее своей плотью и кровью. Месье Ламарк не заслужил такого обмана, такого предательства. Он искренне ее любил, он был для нее настоящим другом.
А может, он знал об измене жены и просто хотел защитить маленькую девочку. Чтобы она, Эдит, не считала себя плодом греха. Великодушный Шарль Ламарк!
Все, что она считала правдой, ускользало сквозь пальцы. Эдит почувствовала себя обманутой, гнев волнами поднимался к горлу.
– Расскажи все с самого начала. И со всеми подробностями, пожалуйста!
– Нечего рассказывать. Это все клевета. Торговец тот, Николас Димос, был до беспамятства в меня влюблен. Он производил вино из винограда твоего дедушки, постоянно приезжал из Афин в Смирну и останавливался у нас. Увидев, что я не проявляю к нему ответного интереса, он начал было меня принуждать, но получил отказ. Он разозлился, стал сыпать угрозами, а потом взял и уехал. Но перед смертью, как видишь, придумал такой план мести и прислал сюда этого адвокатишку. Ах, несчастная я женщина! Если уж родная дочь поверила в эту клевету…
Эдит со сложенными на груди руками металась между дверью и окном. По ее жилам бежал электрический ток. Волосы, цвет которых теперь перестал быть загадкой, вздыбились, окружив голову подобием черного нимба.
– Я хочу знать правду, татап. Свои драматичные истории рассказывайте друзьям, но меня не проведешь. Если этот Николас Димос хотел вам отомстить, зачем же он завещал мне все свое состояние? Все! Да-да, а вы думали, зачем адвокат сюда заявился. И еще дом! Уверена, ты знаешь, о каком доме идет речь! На улице Васили – теперь вспомнила?
Рука Джульетты невольно взметнулась ко рту. Такого она не ожидала. Дотянулась до стоявшей у изголовья тумбы, взяла из припрятанных в ящике сигарет одну и вставила в мундштук из слоновой кости. Подождала немного, но опомнилась, что зажечь сигарету некому, и щелкнула зажигалкой. Когда она заговорила, голос ее был низким, как у дочери.