– Я была молода, Эдит. Меня выдали за пожилого мужчину. Отец твой в те годы дома не появлялся. Даже детей своих не признал бы, встреть он их на улице. Ты хотела правды? Вот она, правда, дочка. Гости за ужином и те оставались за столом дольше месье Ламарка; они ласкали мое юное сердце словами, которых он даже не знал. А месье Ламарк все время был либо в командировках, либо в «Европейском клубе», либо в клубе «Йени Кулюп». Всегда где-то со своими дружками. Или же закрывался в библиотеке, писал и писал проклятую книгу. Если уж ты намерена выставить его жертвой, то знай, что и за ним немало грехов водилось.
Эдит кусала ногти. Перед глазами стояла картинка, как перешептываются, прикрываясь веерами, соседки, проводившие долгие послеобеденные часы в саду или на веранде. С детской проницательностью она с самого начала знала, что говорят о ней. Пока ее друзья бегали, где им вздумается, она, притворяясь, что завязывает шнурки, останавливалась неподалеку от сплетниц и прислушивалась. Их слова, отрывочные и не всегда понятные, откладывались в памяти, как камешки, найденные на берегу, в жестяной коробке.
«А потом, милая моя, месье Ламарк как схватил этого афинянина за шиворот!» – говорила одна.
«Ах, mon dieu, какой ужас!» – откликалась другая.
«Боже милостивый, так он и сам глупец!»
«Ах, оui. Он ведь дом купил… и нанял в порту грузчиков, чтобы пианино принесли: всем нам известная дама любит играть».
«Ти романтико![24] Месье Ламарк, должно быть, знатно его потрепал? А дальше что?»
«Ох, и не спрашивай. Этот молодой франтишка-торговец, весь изодранный, насилу на улицу вырывался…»
«Да ты что…»
«Ну да. А после сел на первый же корабль и назад, на родину…»
Если женщины замечали Эдит, все еще завязывающую шнурки, они замолкали, но чаще следовало продолжение:
«Ну а ребенок?»
Повисающее за вопросом многозначительное молчание вселяло в Эдит тревогу, ожидание чего-то ужасного. Но сейчас ее окутывало удивительное спокойствие. Как будто новость, принесенная адвокатом, залечила старую рану. В сердце потихоньку начали пробиваться другие чувства: легкость, радость, волнение… Нет, скорее триумф?
Она взглянула на мать. Все те маски, которые Джульетта годами отрабатывала перед зеркалом, исчезли – она курила, глядя прямо перед собой. Эдит впервые видела мать настолько искренней, настолько обнаженной. Справившись с волной паники, что захлестнула ее в первые минуты, Джульетта расслабилась, и Эдит увидела в ней ту мать, по которой скучала все детство. Неужели разделявшая их стена рушится? О нет, только не сейчас. Не время смягчаться, потому что праведная ненависть все еще искала выхода.
– А дом на улице Васили? – спросила она ледяным тоном.
– Он хотел, чтобы я бросила твоего отца и сбежала с ним в Афины. Подумать только! Какая дерзость! Конечно, я отказалась. Но он все не отставал. Купил тот дом, чтобы быть ближе ко мне. Собирался якобы переехать в Смирну! И дом обставил так, словно я собиралась в нем жить. Так продолжалось довольно долго, но потом твой отец крайне доходчиво все ему объяснил… Мечтатель этот Николас, и больше никто!
Эдит резко остановилась посреди комнаты. Она кое-что вспомнила. Что-то, о чем не думала многие годы. Сон, а не явь, но теперь этот сон, кусочек за кусочком, всплывал в ее памяти.
Странный незнакомец, приехавший навестить ее в Париже, когда она училась в католической школе.
Острая бородка, лицо, немного похожее на козлиное, печальные глаза. И его слова: «Salut, Эдит. Я привез тебе розовый рахат-лукум. Надеюсь, понравится. Подумал, что ты наверняка соскучилась по нему».
Элегантный коричневый фрак, золотая цепочка, свисающая из кармана жилета. Тщательно накрахмаленный белый воротник, точно крыло ласточки.
Темные круги под черными, как маслины, впалыми глазами.
Снаружи доносится хихиканье. Девочки в школе насмехались над ее французским, отличающимся от французского, на котором говорят в Париже. Они часто обижали ее, пользуясь ее хрупким телосложением… Чего бы им и сейчас не посмеяться?
Острая бородка странного мужчины, волосы на макушке, напоминающие гнездо… Ее собственные пряди, выбившиеся из косы… Она никак не могла понять выражение лица мужчины: не то боль, не то радость.
«Я слышал, что ты из Смирны. Я тоже когда-то давно там жил. Как по мне, это самый прекрасный город в мире. Недаром его называют жемчужиной Востока».