— Уот ар ю дуинг? Гив бэк май бэг![4]
Он показывал на отобранный у него рюкзак, с возмущением жестикулируя.
— Тише! Никуда вещи ваши не денутся!
Степан разламывал плитки шоколада.
А чужой не унимался:
— Дас ист айне гевальтат! Их протестире![5]
— Тише! — приказал Степан.
Но чужой говорил все громче. Это становилось слишком опасным. Ведь окажись поблизости люди, они могли услышать.
— Тише! — требовали пограничники.
Однако чужой стал кричать и делал это явно нарочно:
— Ай деманд![6]
— Вяжи! — приказал Степан.
— И рот заткнуть!
Но чужой успокоился немедленно, едва увидел в руках Пулата надежную веревку. Он только глухо ворчал, когда Пулат объяснял ему жестами, как они свяжут его и заткнут рот.
— By наве окен друа, же сюи эн сюже этранже, — проговорил чужой усаживаясь. — Же ве ме плендр![7]
Через час он снова поднял крик.
Ничего не поделаешь, на этот раз пограничникам пришлось обойтись с ним более круто.
Нарушителя связали, и в пещере установилась тишина.
Степан вывел Пулата из пещеры и предупредил:
— Теперь держать язык за зубами. О важных делах будем переговариваться записками.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
На рассвете Пулат ушел осматривать место задержания и еще раз обследовать ближайший снежный склон, — не удастся ли подняться по нему к перевалу?
Степан остался караулить чужого.
Такое разделение труда между друзьями в том положении, какое создалось, было, пожалуй, наиболее правильным: Степан относился к чужому спокойней и рассудительней, а Пулат лучше знал горы.
Пограничники развязали чужого ночью. Тот улыбался, словно накануне ничего не произошло.
Потом, уже после ухода Пулата, чужой сидел и долго растирал затекшие, видно, руки.
Степану от этого сделалось даже весело:
«Что, господин хороший, не нравится?» — думал он, глядя на чужого.
И тут же Степан рассердился на себя:
«Какой же это альпинист? Бандит! Негодяй! Он наверняка шел не на пустяковое дело, раз так снаряжен. Это не просто мелкий наемник, а поважней птица. Растирай, растирай как следует!»
Но от долгого сиденья у самого Степана ломило в пояснице и затекли ноги. Он вспомнил, что в минувшие два дня ему с Пулатом некогда было даже умыться. Плохо. Умываться и делать утреннюю зарядку надо при любых обстоятельствах. Они раньше строго выполняли это правило.
Пулат вернулся, как уговорились, в десять.
Степан, чуть покачивая головой, смотрел на чужого и щурился будто на ярком свету. Такое с ним бывало, когда он придумывал что-нибудь особенное.
— Становись на физкультзарядку! — скомандовал вдруг Степан.
— Я уже заряжен, — тихо взмолился Пулат, — знаешь, сколько я скал облазил?
— Становись!
И они проделали с десяток весьма сложных гимнастических упражнений.
Чужого это явно удивило. Но вот он снова стал заискивающе улыбаться, точно одобряя все.
Едва они покончили с гимнастикой, как чужой обратился к Степану:
— Гив ми мэтчиз, плиз[8].
— Что? — не понял Степан.
— Э мэтч, мэтч[9], — чужой показал пальцами как чиркают спичкой.
Друзья переглянулись.
— А чего же, дай, — посоветовал Пулат, — только наши дай, а не отобранные у него.
— Пожалуйста. — Степан бросил чужому коробок спичек.
Чужой рассыпал спички по каменной площадке вокруг себя и, придерживая левой рукой сползающие брюки, стал нагибаться и поднимать каждую спичку в отдельности. Складывал он их обратно в коробок, выпрямляясь, с шумом делал глубокий вдох, нагибаясь, — выдох.
Пулат шепнул другу:
— Силен, мерзавец!
А чужой спросил, дополняя слова жестами:
— Филяйхт, эрлаубен зи мир цу фрюштюкен?[10]
— Не беспокойтесь, получите, — ответил Степан, догадавшись, о чем просил чужой.
В отобранном рюкзаке чужого продуктов было на хорошую декаду. У самих пограничников продуктов оставалось на неделю впроголодь. Еще когда Степан разбирал и осматривал все банки, пакетики и мешочки чужого, Пулат заявил:
— Отобрать все. Не давать ему есть!
«Соблюдай инструкцию!» — написал Степан Пулату.
Завтракая, чужой громко чавкал.
Пулат тоже начал чавкать, но Степан сказал:
— Прекрати!
Так день за днем — прошла неделя: почти без сна, впроголодь, однако с неугасимой надеждой, — все-таки из этого плена вырвемся и нарушителя отведем на заставу, выполним боевой приказ!