Моммзен Т. История Рима.(книга первая)

Уже было ранее замечено, что в древнейшие времена пахотные поля возделывались сообща, вероятно по отдельным родовым союзам, и что затем доход делился между отдельными, входившими в родовой союз семьями; действительно, между общественною запашкой и состоящей из родов общиной существует тесная связь, и даже в более позднюю пору очень часто встречаются в Риме совместное жительство и совместное хозяйство совладельцев ⁶⁹ . Даже из римских юридических преданий видно, что имущество первоначально заключалось в рогатом скоте и в пользовании землей и что только впоследствии земля была разделена между гражданами в их личную собственность ⁷⁰ Лучшим доказательством этого служит древнейшее название имущества — «владение скотом» (pecunia) или «владение рабами и скотом» (familia pecuniaque) и название личного имущества домочадцев и рабов — peculium; таким же доказательством служат древнейшая форма приобретения собственности путем взятия ее в руку (mancipatio), применимая только к движимости, и главным образом древнейшая мера земельной собственности (heredium от herus — владелец) в два югера, или прусских моргена, очевидно относящаяся к садовой земле, а не к пахотной ⁷¹ Когда и как произошло разделение пахотной земли, уже нельзя определить с точностью. С исторической достоверностью известно только то, что древнейшее государственное устройство было основано не на земледельческой оседлости, а на заменявшем ее родовом союзе, между тем как сервиевы реформы предполагают уже состоявшееся разделение пахотных полей. Из тех же реформ видно, что земельная собственность состояла большею частью из участков среднего размера, которые доставляли одной семье возможность работать и жить и при которых было возможно держать рогатый скот и употреблять в дело плуг: обыкновенный размер такой полной плуговой запашки нам неизвестен в точности, но, как уже было замечено ранее, он едва ли был менее 20 моргенов.

Сельское хозяйство заключалось главным образом в хлебопашестве; обыкновенно сеяли полбу (far) ⁷² , но также усердно разводили стручковые плоды, репу и овощи. Что разведение винограда не было впервые занесено в Италию греческими переселенцами, видно из того, что в принадлежащем к догреческому периоду списке праздников римской общины значатся три винных праздника, посвященных «отцу Юпитеру», а не заимствованному впоследствии от греков богу вина, «отцу-освободителю». О том, как гордились латины своей превосходной лозою, возбуждающею зависть в соседях, свидетельствуют очень древняя легенда о том, что царствовавший в Цере царь Мезенций взимал с латинов или с рутулов дань вином, и различные варианты очень распространенного в Италии рассказа, что кельтов побудило перейти через Альпы их знакомство с прекрасными продуктами Италии и в особенности с ее виноградом и вином. Латинские жрецы рано и повсеместно стали поощрять тщательное разведение винограда. В Риме приступали к сбору винограда только после того, как высшее в общине лицо духовного звания — жрец Юпитера — давал свое разрешение и сам приступал к этой работе, а в Тускуле было запрещено предлагать в продажу новое вино, пока жрец не объявит о празднике открытия сосудов. Сюда же следует отнести как возлияние вина при жертвоприношениях, так и известное под названием закона царя Нумы предписание римских жрецов не употреблять при жертвоприношениях вина, добываемого из необрезанных лоз; точно так же, чтобы ввести в обыкновение столь полезную в хозяйстве просушку зерна, жрецы запрещали приносить его в жертву сырым. Разведение маслин не так древне и, без сомнения, было впервые занесено в Италию греками ⁷³ Маслины, как следует полагать, были впервые разведены на западных берегах Средиземного моря в конце второго столетия от основания Рима; с этим предположением согласуется и тот факт, что масличная ветвь и маслина играли в римских богослужебных обрядах гораздо менее значительную роль, чем виноградный сок. Впрочем, о том, как высоко ценились оба эти растения у римлян, свидетельствовали виноградная лоза и маслина, выращенные на городской площади неподалеку от Курциева пруда. Из плодовых деревьев всего усерднее разводилась питательная смоковница, которая, по-видимому, была в Италии продуктом местной почвы, а вокруг тех старых смоковниц, которых было немало и на римском рынке и вблизи от него ⁷⁴ , легенда об основании города сплела свою самую густую ткань.

Земледелец и его сыновья сами пахали землю и справляли все хозяйственные работы, и мало вероятно, чтобы в обыкновенных хозяйствах применялся часто труд рабов или свободных поденщиков. В плуг впрягали быка или корову, а вьючными животными были лошади, ослы и мулы. Самостоятельное скотоводство для получения мяса или молока не существовало по меньшей мере в то время, когда земля составляла собственность родов, а если и существовало, то в очень небольших размерах; впрочем, кроме мелкого скота, который кормился на общественных лугах, в дворовом хозяйстве разводили свиней и домашних птиц, в особенности гусей. Вообще пахали без устали по нескольку раз, и поле считалось плохо вспаханным, если борозды не были проведены на нем так часто, что его можно было вовсе не боронить; но работы производились скорее усердно, чем разумно, и все неудобства плуга, все неудовлетворительные приемы жатвы и молотьбы оставались без изменений. Причину этого следует искать не столько в упорной привязанности земледельца к установленным обычаям, сколько в недостаточном развитии рациональной механики. Практичному италику была незнакома сердечная привязанность к старому способу обработки, полученному им в наследство вместе с клочком пахотной земли, а такие очевидные улучшения в хозяйстве, как разведение кормовых трав и орошение полей, были им издавна заимствованы от соседних народов или введены путем самостоятельного развития. Недаром же и римская литература началась с теоретических рассуждений о хлебопашестве. За прилежной и разумной работой следовал приятный отдых; и в этом случае религия предъявила свои права, облегчая житейское бремя даже для простолюдинов тем, что устанавливала промежутки отдыха, во время которых люди могли двигаться и дышать свободно. Четыре раза в месяц, стало быть, круглым счетом через семь дней в восьмой (nonae), земледелец шел в город продавать, покупать и устраивать всякие другие дела. Но настоящим отдыхом от работы он пользовался только в особые праздничные дни, главным образом во время праздничного месяца после окончания зимних посевов (feriae sementivae); в это время покоился по воле богов плуг и отдыхали в праздничном бездействии не только землепашцы, но даже рабы и волы. Приблизительно так возделывался в древние времена обыкновенный земельный участок хлебопашца. От дурного ведения хозяйства у ближайших наследников не было никакой другой охраны, кроме права отдавать как сумасшедшего под опеку того, кто стал бы легкомысленно расточать наследственное имущество. Сверх того, женщины были в сущности лишены права свободно распоряжаться своим имуществом, и, когда они желали вступить в брак, им обыкновенно выбирали в мужья одного из членов того же рода, для того, чтобы имение не переходило в другой род. Законодательство старалось предотвратить обременение подземельной собственности долгами частью тем, что требовало предварительной передачи заложенного имения в собственность кредитору, частью тем, что ввело по простым займам такую строгую процедуру, которая быстро оканчивалась взысканием долга; впрочем, эта последняя мера, как мы увидим впоследствии, достигла своей цели далеко не вполне. Свободное раздробление собственности не было ограничено никакими законами. Как ни было желательно, чтобы сонаследники не переставали владеть наследственным имением нераздельно, однако даже самое древнее римское законодательство заботилось о том, чтобы каждый из членов такого сообщества мог выделиться во всякое время: конечно хорошо, если братья мирно живут вместе, но принуждать их к этому было бы несогласно с либеральным духом римского права. И из сервиевых реформ видно, что в Риме и при царях было немало людей, которые не владели землей, а владели садовыми участками и потому употребляли не плуг, а мотыгу. Обычаям и здравому смыслу населения было предоставлено полагать предел чрезмерному раздроблению земельной собственности, а что этот расчет оправдался и что поместья остались большею частью в целости, видно из распространенного у римлян обыкновения называть поместья постоянно за ними остававшимися собственными именами. Община участвовала в этом лишь косвенным образом — тем, что высылала колонии, так как последствием этого было заведение новых полных плуговых запашек и, кроме того, нередко уничтожение мелких земельных участков, владельцев которых выселяли в качестве колонистов.

69

В Италии едва ли когда-нибудь существовало встречающееся в германском сельском хозяйстве обыкновение соединять общественную обработку земли с ее разделением между собственниками. Если бы и в Италии, как в Германии, каждый хозяин считался собственником особого участка в каждой хозяйственно самостоятельной части и общего владения, то возникшие впоследствии домовладения отдельных хозяев конечно начались бы с раздробленных запашек. Но на деле происходило наоборот: индивидуальные названия римских пахотных участков (fundus Cornelianus) ясно указывают, что древнейшее римское индивидуальное землевладение было фактически замкнутым.

70

Cicero (De Rep., 2, 9, 14; ср. Plutarch. Quaest. Rom, 15) говорит: Turn (т. е. времена Ромула) erat res in pecore et locorum possessionibux, ex quo pecuniosi et locupletes vocabantur. [Numa] primum agros, quos bello Romulus ceperat, divisit viritim civibus. По словам Дионисия, Ромул разделил землю на тридцать куриальных округов, а Нума приказал поставить межевые камни и учредил праздник терминалий (1, 7, 2, 74; отсюда заимствовал свои сведения Плутарх в жизнеописании Нумы, 16).

71

Так как это мнение до сих пор еще встречает возражения, то пусть говорят вместо нас цифры. Римские хозяева в последние времена республики и во время империи считали, что для засева одного югера нужно средним числом 5 римских шеффелей пшеницы (около 2,5 гектолитра), и ожидали урожая сам-пят; поэтому участок (heredium), даже если не вычесть из него пространство под домом и под двором, если считать его весь за пахотную землю и не принимать в расчет тех годов, когда земля остается под паром, даст доход в 50 шеффелей, а за вычетом отсюда того, что было употреблено на посев, 40 шеффелей. Катон выше полагал, что на прокормление взрослого, усиленно работающего раба нужен 51 шеффель пшеницы. Поэтому каждый в состоянии сам ответить на вопрос, могло ли римское семейство жить доходом с гередия. Попытки доказать противное основывалось на том, что свободный земледелец более древних времен не питался, так же как в более позднюю пору раб, почти исключительно хлебом и что урожай сам-пят слишком мал для древних времен; и то и другое верно, но и то и другое имеет известные пределы. Конечно, говоря о самых древних временах, следует принимать в расчет и побочные продукты, которые можно было получать и от пахотной земли, и от общинных пастбищ, как-то: винные ягоды, овощи, молоко, мясо (благодаря давно заведенному интенсивному свиноводству) и т. д.; но древнее римское пастбищное хозяйство хотя и не было ничтожным, однако имело второстепенное значение, и главной пищей для народа, как известно, служил хлеб. Далее, если и можно допустить, что древнее хлебопашество благодаря своему интенсивному характеру давало более значительную прибыль, в особенности если считать валовой доход (а нет сомнения, что земледельцы того времени получали более дохода, чем плантаторы позднейших времен республики и времен империи), то и здесь надо знать меру: так как речь идет о среднем доходе и о таком хозяйстве, которое не было рациональным и не велось с крупными капиталами. Самое большее, что можно допустить, — урожай сам-десят вместо сам-пят, но и это будет недостаточно. Огромный дефицит, который оказывается даже после такого предположения при сравнении дохода с гередия и потребностей семьи, никак не может быть покрыт улучшенной обработкой земли. Все возражения были бы убедительны только в том случае, если бы было доказано на основании рационального сельскохозяйственного расчета, что среди населения, питающегося преимущественно растительной пищей, доход с участка в 2 моргена вообще достаточен для прокормления целого семейства. Кроме того, говорят, что даже в историческую эпоху основывались колонии с полевыми наделами в два моргена; но единственный пример такого рода ( Ливий, 4, 47) — основанная в 336 г. колония Лабики — конечно не будет отнесен такими учеными, для которых вообще стоит спорить при помощи аргументов, к числу преданий, заслуживающих доверия в своих исторических подробностях, и, кроме того, возбуждает другие, очень серьезные сомнения (книга 2, гл. 5 прим.). Во всяком случае достоверно то, что при неколониальном отводе земель для всех граждан (adsignatio viritana) нередко приходилось на каждого лишь по несколько моргенов (так например, Ливий, 8, 11, 21); но это не делалось с намерением создать новые крестьянские хозяйства, а обыкновенно к существующим хозяйствам прибавлялись новые доли из завоеванной территории (ср. Corp. Inscr. Lat., 1, стр. 88). Во всяком случае какое бы то ни было иное предположение может считаться более основательным, чем гипотеза, состоящая едва ли не на одном уровне с упоминаемыми в евангелии пятью хлебами и двумя рыбами. Римские крестьяне были вовсе не так умеренны в своих требованиях, как их историографы; они находили, как уже было нами замечено, что семья не может прокормиться даже доходом с земельного участка в 7 моргенов, т. е. 140 римскими шеффелями пшеницы.

72

Новейшая, но едва ли последняя, попытка доказать, что семья латинского земледельца могла жить доходом с двух моргенов земли, основана главным образом на том, что по словам Варрона (De re rustica, 1, 44, 1), на засев одного моргена нужно было 5 шеффелей пшеницы, а полбы 10 шеффелей; соразмерно с таким засевом он высчитывает урожай, отсюда и приходят к заключению, что возделывание полбы если не вдвое прибыльнее, то во всяком случае несравненно прибыльнее, чем возделывание пшеницы. Но на деле оказывается наоборот: номинально более высокий размер посева и сбора объясняется просто тем, что римляне запасали и сеяли пшеницу вылущенную, а полбу в шелухе ( Плиний, Hist. Nat., 18, 7, 61), которая не отделялась от зерна молотьбой. По той же причине и полба в настоящее время сеется в двойном количестве против пшеницы и дает по числу шеффелей вдвое больший урожай, но после очистки зерна от шелухи — меньший. По вюртембергским данным, которые сообщил мне Г. Ганссен, средним количеством сбора с вюртембергского моргена считается: пшеницы (при посеве от ¼ до ½ шеффеля) три шеффеля средним весом по 275 фунт. (825 фунт.); полбы (при посеве от ½ до 1½ шеффеля) по меньшей мере семь шеффелей средним весом в 150 фунт. (1050 фунт.); эти семь шеффелей после очищения зерна от шелухи сводятся приблизительно к четырем. Стало быть, полба дает в неочищенном виде вдвое больший урожай, чем пшеница, а при одинаково хорошей почве едва ли не втрое, но по относительному весу дает до вылущения зерна немного более, а после вылущения (в виде зерна) менее половины. Не по ошибке, как это утверждали, был сделан вышеозначенный расчет на пшеницу, а потому, что при расчетах этого рода следует исходить из удостоверенных преданиями однородных данных; он был сделан потому, что, если его перевести на полбу, он дает почти то же самое, а урожай скорее уменьшается, нежели увеличивается. Полба менее требовательна в том, что касается почвы и климата, и подвергается меньшим опасностям, чем пшеница; но эта последняя в общем итоге — в особенности если принять в расчет немалую стоимость вылущивания — дает более значительный чистый урожай (в среднем за пятьдесят лет в Франкентале, в Рейнской Баварии, мальтер пшеницы стоит 11 гульденов 3 крейцера, а мальтер полбы — 4 гульдена 30 крейцеров; а так как в южной Германии повсюду, где это дозволяет почва, пшеница предпочитается полбе и вообще при улучшенном возделывании земли обыкновенно вытесняет полбу, то не подлежит сомнению, что точно такой же переход в италийском сельском хозяйстве от возделывания полбы к возделыванию пшеницы был несомненно прогрессом).

73

Oleum, oliva произошли от ἔλαιον, ἔλαια; amurca (масляная гуща) — от ἀμόργη.

74

Однако предание ничего не говорит о том, что смоковница, стоявшая против храма Сатурна, была срублена в 260 г. ( Плиний, 15, 18, 77); цифра CCLX отсутствует во всех хороших манускриптах, а в остальных была вставлена без сомнения по указанию Ливия, 2, 21.