— Нет, не верно, — посмотрел на него Барна. — Если придут русские, тогда мы повторим здесь девятнадцатый год. Не правда ли, Чаплар? Помнишь, Карчи, как тогда было славно? Мы даже в университет ходили.
Молнар захохотал. Веснушчатый Беке с недоверием озирался: нет ли в их словах какого подвоха?
— Что? В университет?
— Ну, будет вам, довольно, — проворчал Чаплар. — Дело было так. Возвращались мы, красноармейцы, из наряда домой. Видим, висит на улице объявление, а в нем говорится, что преподавание в университете бесплатное… Лайчи и говорит мне: слушай, Чаплар, давай-ка заглянем… Если буржуям полезно, так, наверное, и нам не повредит. Входим, никто у нас ничего не спрашивает, ну, мы прямо в зал. Уселись на самой задней скамье. Молодежи там тьма-тьмущая, и красноармейцы попадаются. Какой-то юнец речь держал, я уж и не припомню, про что…
Беке и Молнар засмеялись.
— Ну, а я не забыл, — перебил его дядюшка Барна. — Про Дердя Дожа[13]. Даже стишок какой-то читал.
Карой Чаплар с удивлением посмотрел на старого Варну. Словно давно замурованные сокровища вдруг рассыпались перед ним — из глубины памяти ясно и отчетливо выступила картина: стоят они в конце зала, и кажется, будто их спрашивает поэт: «Разве вы не слышали про Дердя Дожа?»
— Верно, твоя правда — про него… Я тоже вспомнил.
— А на другой день? — спросил Беке.
— Что — на другой день?
— Вы опять пошли в университет?
— Что ты! На следующий день мы на фронт отправились, защищать Шалготарьян. Там-то и погиб мой брат Фери.
— Паршивое дело — война, — проговорил Беке, ставя стакан.
Варна хотел было ответить, но передумал и только махнул рукой.
— Пойдем, уже поздно.
Чаплар успел вскочить в пригородный поезд. Сидячих мест не было. Ежась в тамбуре, он смотрел на серые, голые поля и думал: не стоило рассказывать об университете. Дело прошлое, к чему вспоминать, что когда-то ты был красноармейцем. Еще, чего доброго, беду наживешь. В грозу лучше спрятаться и переждать, тем паче, если тебе пятьдесят лет и у тебя трое детей…
Поезд опаздывал. То и дело останавливаясь, он так полз, что хотелось выйти и подтолкнуть его.
Когда добрались до конечной станции Шорокшарской дороги, стало совсем темно. Чаплар, голодный как волк, с трудом добрался домой.
Во дворе старого трехэтажного доходного дома дети играли в «тревогу»; широко расставив руки, они с визгом бегали взад и вперед и неистово кричали: «Воздушная тревога!» По балкону второго этажа носились женщины, среди них Чаплар увидел свою жену и дочь.
— Ну, если воздушная тревога, быть мне без ужина, — проворчал Чаплар.
Женщины выскакивали на балкон, чтобы предупредить друг друга, когда радио передает зловещее: «Внимание, Бачка-Байа!»
Поднимаясь по полуразвалившейся лестнице, старик осторожно ощупывал в темноте носком ботинка опасные места: покосившуюся пятую ступеньку, зияющую на повороте дыру, где отсутствовали две плитки и где недавно беременная жена Варьяша сломала ногу. Он издали поздоровался с женщинами.
— Как хорошо, что вы пришли, господин Чаплар, — обрадовалась дворничиха, — идите скорее, вас ждет большая радость.
«Не иначе Гитлер подох, — пронеслось в его мозгу. — Не зря весь дом запрыгал».
Не успел он прочувствовать эту мысль, как жена бросилась ему на шею.
— Отец, какое счастье, нашу дочь назначили главным бухгалтером.
— Что такое? — спросил он, ничего не понимая.
— Аги вызвал к себе генерал-директор… и дал ей должность главного бухгалтера.
Чаплар побледнел.
— Сейчас же ступайте в комнату. И ты и Аги. Спокойной ночи, — поклонился он женщинам.
Гетушка Чаплар только рукой махнула, дескать, у муженька ум за разум зашел, но все-таки покорно, немного робея, последовала за ним.
— Ужинать будешь? — спросила она на кухне.
У Чаплара уже пропал аппетит. Он вошел в комнату с альковом и застал там сыновей — ученик шестого класса Ферко корпел над уроками, а Карчи, старший, поставив на комод зеркало, намыливал лицо. Он собирался пойти с невестой в кино.
— Не надо ужина! — крикнул старик с порога. — Никаких ужинов. Идите сюда да расскажите толком, что это еще за свинство.
Сыновья подняли глаза и застыли от удивления. Неужто это их отец кричит?
Тетушка Чаплар вслед за мужем вошла в комнату и оперлась на стол.
— В чем дело? О каком это свинстве ты говоришь?
— Это мне спрашивать, а не тебе! Может, пускай лучше твоя дочь расскажет. Так кто ты теперь такая? — обратился он к дочери.
Агнеш охватило негодование. До каких пор с ней будут так обращаться? Пока была практиканткой, госпожа Геренчер топтала ее ногами, а теперь отец начинает?