Торез говорит с нами о писателях-коммунистах, он замечает, что для них теперь самая важная битва — это битва за качество. Дело в том, что недостаточно защищать национальное достояние, надо приумножать его.
В последний день Морис Торез из-за нашего отъезда несколько нарушает свой обычный распорядок дня. Чувствуя, что у него остается немного времени, он говорит с нами несколько иным тоном, чем в первые дни. Кажется, он даже забыл, что болен, и снова обретает авторитетный тон, характерный для вождя, время которого на счету. Он напомнил нам парижского Мориса, который мог беседовать с вами лишь в промежутке между двумя собраниями. И внезапно все мы — Эльза, секретарша Тореза и я — переглянулись: его рука, не может быть, не может быть, нет, я тоже… я тоже заметил! Да, пока он говорил, еще остававшиеся симптомы болезни, казалось, исчезли. По возвращении надо будет тут же сказать Жаннете Вермерш, что Морис в нашем присутствии впервые…
Когда мы садимся в машину, Морис прощается с нами со ступенек крыльца. И он говорит нам: «Не забудьте сказать от моего имени Жаннете, чтобы она обязательно посмотрела «Сида»…»
Вот что он поручает сказать ей! Я посмотрел на него с некоторым удивлением. И он пояснил: Жаннета может об этом не подумать, если в Париже не привлечь ее внимание к представлениям Народного национального театра. «Ведь ты знаешь, каковы многие из тех, что окружают нас… У них немало предрассудков, которых я не разделяю: они говорят… Корнель… трагедия классицизма… все это не для рабочего класса! Обязательно скажи Жаннете, чтобы она посмотрела «Сида».
И в знак прощального приветствия он подносит правую руку к фуражке.
В действительности, Жаннета Вермерш, вернувшись в Париж, тотчас же решила посмотреть «Сида». Так что наш совет несколько запоздал.
Но когда газета «Се Суар» устроила в воскресенье в Женевилье встречу с труппой Народного национального театра, мы убедились, до какой степени Морис был прав, говоря о предрассудках, еще живущих в среде рабочих и в их организациях. Многие прекрасные товарищи, пользующиеся авторитетом, к которым мы обращались за помощью, чтобы популяризировать это начинание газеты, не раз отвечали нам: «Сид»! Разве это представляет интерес для рабочего класса?»
Так вот, Морис Торез не разделяет таких предрассудков. Он советует — и не только Жаннете — смотреть «Сида». И это — дальнейшее развитие урока, который он преподал в Лилле в 1926 году. Гюго, Корнель, национальное достояние — все это принадлежит нам. Тот, кто вел наш народ к победе над фашизмом, кто руководил им в борьбе за национальную независимость, в битве за увеличение производства,— по-прежнему на посту; он устремляет свой ясный взгляд в будущее, туда, где стирается противоположность между физическим и умственным трудом, он углубляет свои познания в духовной области и дает вам ценные советы.
Теперь вы знаете, как и я, что Морис все тот же. Быстрее, чем кто бы то ни было, он разбирается в происходящем, и каждый раз при встрече с ним оказывается, что он уже успел уйти дальше, вперед.
НАПИСАНО ДЛЯ ОТКРЫТОГО СОБРАНИЯ ЯЧЕЙКИ С УЧАСТИЕМ СОЧУВСТВУЮЩИХ[3]
О каждой эпохе, о каждом обществе, о каждом классе судят по их героям, по тем героям, которых они выдвигают, в которых они воплощаются. Следует договориться, что понимать под словом герой — герой романа, герой истории. Но герой романа или поэмы, живущий в веках как знаменательный символ, чаще всего идеализированное историческое лицо или образ, созданный на основе широко распространенного типа людей определенной эпохи, того или иного общества.
Так в XVIII веке, когда английская буржуазия распространила на весь мир свою торговлю и колониальное владычество, герой Даниеля Дефо — Робинзон Крузо воплощал в себе идеализированные добродетели класса купцов-завоевателей, а «низшие расы» пустынного острова были представлены в образе Пятницы, проявлявшего глубокую преданность белому человеку, прибывшему из Великобритании. Так на заре XIX века во французском романе герой Бальзака — Растиньяк, молодой человек, приехавший из провинции с тем, чтобы покорить Париж с помощью женщин,— превратился в столь яркий образ поднимающейся буржуазии, что все позабыли о том, что моделью Растиньяку послужил молодой Адольф Тьер, которому в будущем предстояло занять высокое положение в политическом мире. Но часто герой еще теснее связан с историей, в которую он уходит корнями; и происходит это тогда, когда он играет в истории роль человека, несущего зажженный светильник, роль преходящего хранителя прогресса. В средние века таким героем не был революционный пролетариат по той простой причине, что его тогда не существовало, известно, что в те времена человеком, шедшим в авангарде человеческого общества, был один из ставших легендарными паладинов, один из пэров Карла Великого, один из героев, воспетых в эпических поэмах, называвшихся «песни о подвигах». И когда Роланд во время битвы в Ронсевальском ущелье трубит в свой рог до тех пор, пока у него не лопаются жилы на шее, мы видим в нем высокий образ человека, хотя и знаем, что через несколько веков его прямые наследники — феодалы сделались тормозом в поступательном движении человечества и против них ополчилась нация, созданная усилиями королей, опиравшихся на поддержку народа. И Жанна д'Арк, возлагающая корону на слабую голову Карла VII, тоже воплощает для нас героизм своего времени, ибо она действует как противник сбившихся с пути роландов той эпохи; то же можно сказать и о Наполеоне, которого в наши дни некоторые, ничтоже сумняшеся, приравнивают к фашистским диктаторам: на самом деле Наполеон, которого недаром называли «Маленьким капралом», «человеком в треугольной шляпе» («Вы знали его, бабушка!»), был историческим героем эпохи, наступившей после Французской революции, ведь несмотря на то, что он был интриганом, честолюбцем и даже тираном, он нес в страны, куда вступали его армии, важнейшие идеи Революции и тем самым становился орудием прогресса, обрекавшего его самого на гибель. (Мне хотелось бы, чтобы это положение воспринималось как верное лишь с оговоркой: ибо Наполеон был также человеком, который с паперти церкви св. Роха стрелял во Французскую революцию, он был пособником Термидора, представившим счет за услуги в Брюмере, он стал затем человеком, на деле порабощавшим другие народы, и именно против него они и поднялись.)
3
Собрание ячейки на улице Робеспьер (Париж, Первый округ), где была произнесена эта речь, происходило в октябре 1952 года. (Прим. автора.)