Не могу знать, согласны ли вы с речью охотника, а уж по лицу вашему вижу, что раздумали покупать у него дорогую пищу. Туго развязывается ваш кошелек; делать нечего, извините, что задержал я вас, – и пойдемте дальше. Наше почтение, Степан Михайлович!
Дальше, рядом с царством птиц, идет область собак и разных зверей, каких именно – я уже имел честь докладывать вам. И здесь расставлены сани, а у саней привязаны собаки; и здесь раздается всеоглушающий гам на разные тоны – начиная от звяканья болонки до басистого рева меделянской собаки; и здесь расхаживает множество охотников, любителей псов, только все они люди специальные: один взял на свою часть борзых с гончими, другой собак для травли, а вот у этого и из-за пазухи, и из карманов, и на руках торчат миниатюрные шпицы да моськи.
Я думаю, нам нечего смотреть, как происходит купля и продажа разношерстных, как оцениваются и рассматриваются их достоинства: сцена Ноздрева со щенком повторяется при этом беспрестанно. Но вот исключение.
Выведена на продажу дворняжка; четвертак – красная цена ей. Ничем не провинилась она перед своим господином, стерегла двор и денно, и нощно, издалека различала своего от чужого и, вероятно, спокойно бы дожила до глубокой старости в одной конуре, если б не судьба. Хозяйка ее овдовела; убогий домишко, единственное наследство после мужа, продала. Приходится нанимать чужой угол: где же поместиться в нем с разным скарбом и хламом, которым был простор лишь в своем доме. И сбывает она с рук и кадочки, и бочонки, и ухваты, продает и семью кур с петухом, и верного сторожа. Маленький сын ее держит на веревочке черношерстную Орелку, которая, как будто предчувствуя разлуку, печально глядит на него и изредка помахивает хвостом. Покупщик скоро нашелся.
– Смотри же, дядюшка, – говорит мальчик, сдавая ему свою любимицу и чуть не плача, – корми Орелку; она у меня такая знатная… Орелка ты моя, золотая, съешь хоть на дорогу- то кусочек, – промолвливает он, бросая ей калача.
И бредет, понурив голову, бескорыстный друг человека за новым своим хозяином, готовясь служить ему с таким же усердием, с каким служил прежнему. А все-таки нет-нет да и оглянется на мальчика, который далеко провожает глазами своего сотоварища в играх…
Но довольно. Нам остается осмотреть еще другую половину Охотного ряда. Идемте же скорей: уже обед на дворе. На перепутье нам встретится мелкая промышленность со своими изделиями и промыслами: домиками для чижиков, незавидными игрушками, удочками, неразрывными силками, черными тараканами, муравьиными яйцами [3] и тому подобным.
Но что это? Что я слышу? Старая моя знакомая выучилась барышничать. О времена, о нравы!
– Это, сударь, я вам доложу, не простая какая-нибудь уда, – говорит плутоватый действователь мелкой промышленности своему покупателю, – это-с редкость-с. Вы что глядите? палка не чиста? да ведь рыбе-с не целоваться с нею. Вы вот где посмотрите – вот-с: каков волос-то, не здешний-с!
– Откуда же, из Америки, что ли?
– Не из Америки, а арабский-с.
– Как так?
– Да от арабской лошади-с, вот что-с. Уж его какая хотите щука не перекусит-с; пять фунтов смело вытягивайте им-с. А крючок-то видите-с?
– Вижу. Что, и крючок не здешний?
– А как бы вы думали? Я не облыжно говорю: у меня брат в Туле оружейником… нас всех пятеро-с… так он мне присылает-с… Я не барышник какой, чтоб мне обманывать вашу милость… Такие крючки только и есть в одном Петербурге-с.
«Ну, любезный, – сказал бы я ему, – заговариваешь ты зубы не хуже цыгана».
На другой половине Охотного ряда, собственно на Охотной площади, тоже два царства, птичье и звериное, с тою лишь разницею, что представители их служат человеку на пользу, а не на одно удовольствие, – куры, гуси, индейки, утки, свиньи, бараны, телята, – можете представить, и не слыхав, что за приятная музыка. Громче всех вопят поросята, предвидя насильственную смерть, потому что им пришлось лежать рядом с замороженными своими собратьями… Охотников здесь немного; большею частью одни доможилы. Движение сосредоточивается преимущественно вокруг кошелок с курами. Тут есть и павловские с белыми и черными хохлами, и крупные гилдянские, и красавицы шпанские, и ноские украинские, и цыцарки, золотые и серебряные. Из самых отдаленных частей Москвы идут сюда заботливые хозяйки купить курочек, которые нанесут им яиц к Светлому дню [Пасхе]. Правда, что в Москве можно купить хоть миллион яиц, простых и крашеных; да свои все как-то приятнее, знаешь, что свежие, безобманные, не болтуны; а главное, куда ж девать крошки со стола, если не водить кур? И выбирает хозяюшка доморощенную курочку, которая уж растится, и не сегодня, так завтра занесется. Охотники-мужчины зарятся на петухов, боевых и заводских, и жарко спорят, кому отдать преимущество – крепкой ли груди русского, огромным ли шпорам аглицкого, или увертливости гилдянского. Но с ними познакомимся мы в другой раз. А теперь, смекаю я, устали вы, мой снисходительный спутник: ходьба возбудила ваш аппетит, и помышляете вы о домашнем крове. С богом! Останусь я одни и до конца выполню взятую на себя обязанность – познакомить вас с Сборным воскресеньем.