— Я не против романтичных, душевных песен. Но должны ли они быть такими же «хорошенькими», как и когда тебе семнадцать лет?
У певицы, впрочем, и в семнадцать лет не было «хорошеньких» песен. Восторгаясь эстетством и элегантностью Константина Леонтьева — ничего себе параллельки, философ Леонтьев и рок! — она о себе всегда говорила: «Я грубый придорожный цветок!»
— Вот он вышел в тридцать лет на сцену, а хотел-то выйти в двадцать! И что же — ту же добрую хорошую песню петь?! За годы отказов и непонимания злым, как собака, надо стать! Ну а кто тебя возьмет злого — не дай бог обидеть зрителя, все должно быть кул. Или наоборот; в двадцать-то лет ты, может, и был злым, но уж к тридцати понял — надо быть добреньким, поэтому пляж и кокияж.
«Самая говнястая страна для рок-н-ролла — Франция!», «Последнее сумасшествие — это пытаться петь рок во Франции…», «Если министр заявляет, что ему нравится рок, — последний не существует!» — изо дня в день слышала она эти фразы. Но менять третью страну, тем более что писатель-то жил в этой и приехала певица в эту из-за него, к нему… «Езжай в Бер-лин, — советовала подруга из Лос-Анджелеса, тоже певица. — Найдешь там молодых музыкантов!» Певица как-то с трудом представляла, где это она их найдет — профессиональных, хороших, талантливых музыкантов; будто они ждут ее на вокзале, а? когда же она приедет…
Писатель вообще считал, что она не умеет общаться с людьми. Не дай, мол, бог ей в тюрьму попасть — погибла бы она там, по его мнению, поругавшись со всеми. Певица все-таки думала иначе — «Меня бы ценили за голос. Я бы сокамерницам пела, и мне бы прощали мой сложный характер!» Общаться с людьми у нее не было времени, и она защищалась: «Я должна работать! Поэтому я сплю до двенадцати. Пока я выпью кофе, выкурю сигарету, помоюсь и послушаю новости — уже два-три часа дня! Ав восемь вечера — собирайся на работу, в кабак!» И, таким образом, у нее и было-то друзей — Фи-Фи, русская подружка-пьянчужка, французская соседка, тоже не прочь выпить, и писатель — любимый.
Филипп сидел, вытянув ноги в штанах с миллионами карманов, молнии, заклепок, и игрался со своим собственным мышиным хвостиком-косичкой Он был полувыбрит по бокам головы, с пушистой челкой-бананом цвета апельсина и с косичкой, которую иногда ему заплетала певица. Он хоть и раздражал ее своим спокойствием, тем, что не бежит искать им студию, менеджера, продюсера, своим не совпадающим с музыкой, которую делал, характером и темпераментом «ленивца», она хорошо к нему относилась. И была в общем-то рада, что он пришел и можно… не писать.
Они выкурили джоинт и отправились за продуктами певице, в близлежащий «Монопри»[25]. Чаще, покурив, они никуда не отправлялись, а читали… «Красную Шапочку»! Фи-Фи читал певице ужасную сказку Перро по-французски, в которой не было happy end, как на русском. Она заканчивалась тем, что волк проглотил девочку. И была фотография Сары Мун — скомканной постели. Это была любимая книжечка певицы с иллюстрациями Сары Мун, и последний раз Фи-Фи прочел ее четырежды.
Черные очки певица носила не из-за принадлежности к року, а из-за ненакрашенных глаз. Фи-Фи надел зеленые — лыжника, которые певица украла в салоне причесок, в третьем округе, где они и познакомились полтора года назад.
Тогда, в августе, певица временно жила в ателье фотографа, кабак не работал, и целыми днями она писала песни и стихи, пила вино и ходила в студию, где Филипп и записывал ее вопли. Там она познакомилась и с двумя другими музыкантами, составляющими группу «Крэдит». Им никто не хотел дать «кредита» за их песни, кроме «Арти Студио», владельцем которой был майор французской армии на пенсии. Франция, воображающая себя оперой, все-таки была музыкальной комедией и все время сбивалась на канкан. Певица же ненавидела оперетки и юмористические песенки. Она хотела, чтобы слушатели плакали или сидели бы затаив дыхание, слушая музыку, песни «Крэдита», чтобы они бежали устраивать революции, но только бы не релаксировали, развалясь в креслах с расслабленными галстуками — не от избытка волнений и эмоций, а от жары! Она была суровой девушкой, певица. Семнадцать лет, прожитых на Родине, оставили на ней свою этикетку — Made in USSR. СССР был суровой страной.
Глядя из космоса на наш атомный шарик, Жан Луи Кретьен утверждал, что можно различить Эйфелеву башню. Что, интересно, представляла собой другая достопримечательность — восточней? Если кружить ночью над Парижем на контрольном вертолете и застыть чуть-чуть северней от центра города, то внизу окажется… пылающее ущелье. Мигающие взрывы красно-желтого будут мешаться с бурой лавой. Если попросить друга-пилота опуститься пониже, то окажется, что красножелтое — это неоновые огни вывесок, а бурое — люди.