Тамара подозвала официанта и расплатилась, оставив ему на чай тридцать тысяч лир.
— Однако щедрая ты женщина, — не удержался я.
— За удовольствие надо пагарэ[3], — усмехнулась она. — Скоро ты и сам это поймешь.
Выйдя на улицу, мы расстались. Тамара пошла в гостиницу, а я медленно побрел по вечерней Венеции. Забегая несколько вперед, произнесу классическую фразу, направленную на максимальное усиление читательского интереса: «В следующий раз мы встретились с ней при весьма драматических обстоятельствах».
К одиннадцати часам вечера улицы уже практически опустели. И, хотя я знал о том, что Венеция, пожалуй, самый благополучный итальянский город, все-таки идти по темным и узким улочкам было несколько жутковато. Беспокоиться было особенно не из-за чего — большую часть своих денег, паспорт и авиабилет я оставил в небольшом сейфе пансиона, наглухо приколоченном в шкафу, стоявшем в моем номере. Впрочем, я был весьма «тепленьким», в том счастливом состоянии, когда сам черт не брат.
Кое-где встречались иностранцы, иногда из-за закрытых ставнями окон доносились звуки телевизоров, но в общем-то город явно вымер. Грустно… А я-то ехал чуть ли не в секс-тур.
И вот тут-то на углу одного из каналов и показалось приключение. Это была высокая и весьма симпатичная молодая мулатка с совершенно роскошной фигурой. Ее красная юбка очень напоминала длинный пояс для чулок, а розовая кофта с глубоким вырезом едва скрывала свои смуглые сокровища. А эти крупные, африканские, густо накрашенные губы, которые первыми произнесли хрипло-сексапильное «чао!»
Договорились мы быстро, вот только не помню о чем. Я то имел в виду свой пансион и всю ночь, но она, как оказалось, подразумевала нечто совсем иное. Так ничего и не поняв, я кивнул и послушно последовал за ней. Мы завернули за угол и оказались на деревянных мостках, возле которых покачивалась большая лодка. На ее широком сиденье было постелено длинное целлофановое покрывало. Окончательно потеряв голову от всей этой экзотики, я безропотно отдал двести тысяч лир и спустился вслед за мулаткой в лодку.
А дальше все происходило столь стремительно, что я уже просто не успевал что-либо соображать. Мулатка обнажила свои чудные груди — подобной упругости я не встречал еще никогда в жизни — и жестом предложила мне спустить джинсы и лечь на спину. Отработанное до автоматизма движение — и я уже облачен в презерватив и блаженствую от прикосновений ее горячего рта. А какие сильные, смуглые, сладострастные бедра! Я убедился в этом, пока стягивал с нее белые трусики.
И вдруг все — конец. Она снимает с меня презерватив, протягивает салфетку, и мгновенно выбирается из лодки, даже не помахав на прощанье.
Несколько минут я таращился в звездное итальянское небо, приходя в себя от шока, вызванного столь стремительной потерей двухсот тысяч лир, а затем кое-как оделся, поднялся на набережную и, закурив, побрел в свою гостиницу. Ну и дела! Вот уж действительно за удовольствие надо пагарэ, но почему так много лир и так мало времени?
Оставалось утешаться мыслью, что столь необычное приключение не снилось и самому Казанове.
6
Наступил третий день моего путешествия в поисках приключений, и я, проклиная себя за вчерашнее безумство, снова отправился шататься по городу. Сначала мне захотелось разориться на гондолу, чтобы уже потом, в Москве, можно было с чистой совестью рассказывать: «И вот, когда я плыл в гондоле по Большому Каналу…». Однако, узнав расценки, пришлось переменить свое решение. Пятьдесят минут обходились почти в пятьдесят долларов! По всей видимости, достаточно дорого стоило и такси — небольшой катер, вмещавший около десяти пассажиров. Насколько я успел заметить, на такси и гондолах ездили или японские туристы, или влюбленные пары. Большинство же довольствовалось вапоретто — весьма обшарпанными теплоходиками, которые набивались под завязку, так что приходилось стоять на палубе. Одна поездка стоила четыре тысячи лир и при этом — что самое удивительное для российского человека — никто не проверял билетов, но все исправно платили!
Жаль, все-таки жаль, что я один. Наблюдая с набережной за тем, как загорелый мужик, дымя огромной сигарой и обнимая чудную блондинку, проплывает мимо в двухместной гондоле, я почувствовал такую зависть, что поспешил удалиться в первую попавшуюся улицу. Она оказалась тесновата в плечах — скорее, это была даже не улица, а щель между домами. Чувствуя нечто вроде приступа ксенофобии[4] и опасаясь цветочного горшка, готового свалиться с какого-нибудь подоконника, я быстро прошел сквозь эту щель и вышел на залитую солнцем площадь.