Гесс кивнул.
— И вот, стоя на карнизе, я постучал в стекло. Юрий Михайлович — он сидел в кресле и что-то читал…
— Francesca da Rimini[53]д’Аннунцио[54]… Думал, понравится, а оказалось дрянь!
— …Юрий Михайлович отложил книжку и, словно так оно и должно было быть, махнул рукой: входите, мол! Правда, тут же опомнился — стук-то шел со стороны закрытого окна! — поднялся из кресла, подошел к окну и отворил его. Я вошел.
«Владимир Львович?» — приветствовал меня Можайский. — «Прошу вас, заходите!»
«Вы меня знаете?»
«Имел честь знать вашего брата».
«Ах, да: конечно!»
Я пожал протянутую мне руку…
— Подождите! — вот тут уже Гесс не удержался. — Так вы, — эти слова были обращены к Можайскому, — не видели во Владимире Львовиче… э… Владимир Львович, прошу меня извинить!.. подозреваемого?
Можайский посмотрел на Гесса своими вечно улыбавшимися глазами и улыбнулся заодно и губами:
— Нет, конечно, но присутствие генерала Анутина в Венеции меня не только удивило, но и насторожило. Я решил, что таких совпадений не бывает, хотя — видит Бог! — в совпадения я вообще-то верю.
Гесс нахмурился:
— Могли бы мне прямо сказать!
— Нет, не мог: в простой записке всего не выразить, а кроме того, я хотел, чтобы и вы составили мнение: вы, Вадим Арнольдович, человек удивительный! Без всякого преувеличения скажу: ваше мнение не раз позволяло мне самому избежать неприятных ошибок. Так что…
Можайский развел руками.
Гесс вздохнул:
— Вечно я в роли апостола второго призыва оказываюсь!
Эта странная метафора[55] никому не показалась смешной. Напротив: улыбки исчезли с губ как Можайского, так и Владимира Львовича. Владимир Львович так и вовсе посуровел:
— Вы бы думали, что говорите, молодой человек! — произнес он, не слишком, впрочем, строго, но и без мягкости.
Гесс опомнился:
— Я не это имел в виду! — начал он было оправдываться, но Владимир Львович его оборвал:
— Мы поняли, что не это.
Наступила неловкая тишина, конец которой положил Можайский:
— Господа! — отхлебнув из бутылки и поставив бутылку на стол, заявил он. — Скоро начнет светать. Не думаю, что лазить через окна при свете дня — хорошая идея. Поэтому я предлагаю закругляться. Как мы с Владимиром Львовичем сбежали из дворца, вроде бы прояснилось…
Гесс, так и не услышавший окончания истории, был вынужден согласиться.
— …теперь же давайте определимся с нашими дальнейшими действиями!
Владимир Львович сел на кровать. Можайский — в кресло.
Гесс остался стоять, соображая в уме, как преподнести товарищам идею, неожиданно пришедшую ему на ум. Эта идея, несмотря на всё ее великолепие, и самому Вадиму Арнольдовичу казалась настолько… дикой, что он попросту растерялся!
43.
— Прежде всего, Вадим Арнольдович, — начал, поерзав в кресле, Можайский, — у меня есть новость… да не маячьте вы так: присядьте ей Богу!
Гесс, всё еще размышлявший о собственной идее, вздрогнул и поспешил — присоединившись к Владимиру Львовичу — присесть на краешек кровати. Усесться с удобством — развалившись и, скажем, закинув ногу на ногу — он побоялся: кровать и впрямь не давала ощущения надежности. Как только Гесс на ней добавил к массе тела Владимира Львовича массу своего собственного тела, она жалобно скрипнула и перекосилась.
— Да-да, Юрий Михайлович, я слушаю… что за новость?
Можайский покачал головой, но от комментариев воздержался.
— Незадолго до… — быстрый взгляд в сторону Анутина, — прихода Владимира Львовича я получил вот это по дипломатическому каналу из нашего посольства в Риме.
Можайский вынул из кармана письмо. Судя по тому, что убористый почерк покрывал — с обеих сторон — несколько страниц, письмо было весьма информативным, но зачитывать его целиком Можайский не стал.
— На наших друзей напали.
Гесс едва не подскочил, но вовремя спохватился — кровать могла бы и рухнуть — и только живо спросил:
— Напали? Где? Когда? На кого именно из наших друзей?
— На Сушкина и Любимова, — ответил Можайский. — В Петербурге. Сразу же после нашего с вами, Владимир Арнольдович, отъезда…
Можайский полуобернулся — так, чтобы лучше видеть Анутина — и пояснил специально для генерала:
— Сушкин — репортер из Листка…
— Как же, как же! — немедленно отозвался Владимир Львович. — Читаю, знаю…
— Любимов — мой младший помощник.
54
54 Габриэль д’Аннунцио (1863 — 1938) — популярный (в том числе и в России начала 20-го века) итальянский писатель и деятель фашизма.
55
55 Вадим Арнольдович имеет в виду тех апостолов, которые не входили в число Двенадцати, то есть были призваны к учению и служению в последний год земной жизни Иисуса Христа.