В те далекие времена, когда Биг Тони Бюргер сам был подростком, никто даже понятия не имел о том, что такое презерватив, – все полагали, будто это некая разновидность невероятно шикарного непромокаемого плаща. Прозрел он на этот счет лишь в армии, когда ему – только что оторвавшемуся от материнской юбки в родном Техасе, остриженному «под ноль» здоровенному дурачине ростом метр восемьдесят шесть – в числе прочих капрал вручил целую упаковку этих «плащей». Впрочем, в те времена и звали его несколько иначе – отнюдь не Биг Бюргер, а просто Энтони Бюргер. Однако аппетит у него и тогда был просто-таки феноменальным. Подчас он даже задумывался о том, уж не потому ли его угораздило остаться на сверхсрочной службе и угодить в Корею и Вьетнам, что так, как в американской армии – до отвала, – не кормили нигде. Увы, в конце концов его со всеми надлежащими почестями и наградами отправили-таки в отставку по возрасту, в утешение присвоив ему звание сержанта-инструктора.
Итак, этим утром – в то самое время, когда Лори и Джем в том превосходном настроении, что сопутствует обычно последнему учебному дню перед началом каникул, направились в колледж, – Биг Тони Бюргер, расположившись под ивой, мирно распаковывал свой рюкзак, предвкушая наслаждение от рыбной ловли, гамбургеров с пивом и сладкого послеобеденного сна, как вдруг в его много повидавший на своем веку нос ударил более чем неприятный запах. На мгновение старому вояке даже померещилось, будто он вновь оказался там – в джунглях, возле своего приятеля Джима, нарвавшегося на мину и напрочь выпотрошенного: все нутро у него аж по коленям тогда растеклось. Запах был в точности такой же – так вонять могут лишь вывернутые наружу внутренности. Биг Бюргер во мгновение ока обернулся вокруг своей оси; ничего подозрительного – лишь рой мух гудит в колючем кустарнике.
Схватившись за рукоятку своего армейского кинжала, с которым никогда не расставался, он подошел поближе к кустам. Похоже было, будто ветви слегка колышутся от легкого ветерка. «Зловонного ветерка», – успел подумать Биг Т. Бюргер, вынимая из ножен острое лезвие кинжала. На какой-то миг он едва не задохнулся: у него создалось такое впечатление, словно кто-то смрадно дохнул ему прямо в лицо; Биг Т. Бюргер невольно скривился, однако ощущение это тут же рассеялось. Что за чепуха? Ветви больше не шевелились. Подобрав с земли камень, Биг Т. Бюргер изо всех сил, накопленных за семьдесят пять лет своей физически более чем активной жизни, швырнул его в кусты. Никакой реакции. Ничто там даже не шелохнулось.
Тогда он медленно и осторожно стал приближаться к кустам, мысленно напевая очень популярную в свое время песенку Долли Портон, – она всегда помогала ему войти в то состояние, когда тело начинает работать как бы на автопилоте. Запах усилился, стал почти осязаемым – запах крови, плоти, разложения. Там лежит нечто дохлое. И довольно большое… Он часто оглядывался, готовый отразить возможное нападение сзади, однако вокруг все выглядело вполне мирно. Пели птицы, какая-то лягушка принялась квакать во все горло. Собравшись с духом, Биг Т. Бюргер заглянул в кусты. Если его не вырвало, то лишь благодаря огромному опыту по части такого рода зрелищ; тем не менее он ощутил, как внезапно и резко в его старое узловатое тело бросилась изнутри бешеная струя адреналина. Ибо за кустами он обнаружил отнюдь не то, чего ожидал. А нечто гораздо худшее.
Меж колючих ветвей кустарника лежала девчонка – или, по крайней мере, то, что от нее осталось; один глаз – открыт, вместо другого – пустая глазница. Абсолютно чистая. Этакая аккуратная дыра – словно кто-то с аппетитом съел этот глаз, вылизал дочиста, орудуя десертной ложечкой, – вот мерзость-то. Руки и ноги у девчонки были отрублены, куски плоти – словно белье после какой-то дьявольской стирки – развешаны по колючим ветвям кустарника. Вместо грудей – кровавые раны, в разорванном животе копошится целая туча гудящих от несказанного удовольствия жирных мух.
Бит Т. Бюргер, сняв обвязанный вокруг лба по старой привычке десантника зеленый платок, прикрыл им лицо, дабы хоть как-то защитить свои легкие от этой жуткой вони. Он заметил, что все пальцы на правой руке девочки напрочь отрезаны. На левой не хватает только двух – среднего и безымянного. Форменное расчленение трупа. Он сделал еще шаг вперед и почувствовал, как подошва его башмака погрузилась во что-то мягкое, похожее на губку. Он осторожно приподнял ногу – выяснилось, что он наступил на внутренности девочки. К горлу мгновенно подкатила тошнота, а во рту стало горько: его чуть не вырвало желчью, прежде чем он успел развернуться и броситься бегом. Нужно было сообщить о происшедшем Уилкоксу.
Он так спешил, что позабыл про свои рыболовные принадлежности стоимостью в три сотни долларов и совсем еще горячие гамбургеры.
Шериф Уилкокс с наслаждением пил пиво, ожидая, когда Дак Роджерс наполнит горючим бак его машины. Общение с этим парнем всегда действовало на него успокаивающе: с Даком не было ни малейшей нужды о чем-либо говорить. А все прочие, стоило им только увидеть Уилкокса, считали чуть ли не своим долгом подойти к нему и тут же изложить все свои маленькие беды и несчастья, тогда как сам Уилкокс больше всего ценил в людях способность не приставать к нему со всякой ерундой. Он с довольным видом потянулся, отчего под бежевой рубашкой проступили его могучие мускулы. В молодости Уилкокс занимался кечем[2], а потому плечи у него казались непомерно широкими, что в сочетании с небольшим ростом лишний раз подчеркивало его сходство с этаким недоверчиво-мрачным быком. Впрочем, когда он еще работал на ринге, его так и называли: «Толстый Бык».
Он с наслаждением отхлебнул свежего пива, так что на его широких, с проседью, усах осталось немножко пены. «Толстый Бык» давно уже канул в прошлое, вместе с эпохой тощих коров. Теперь, в свои сорок восемь, он занимал пост шефа полиции в этой старой славной вонючей дыре под названием Джексонвилль. Причем избрали его единогласно уже третий раз подряд – за отсутствием конкурентов. По правде говоря, он и сам до сих пор не понимал, почему согласился в свое время стать в этом Богом забытом уголке и шерифом, и начальником полиции одновременно. Может быть, просто потому, что он здесь родился. А Дед Леонард, например, утверждал, будто все оттого, что по сути своей он – идеалист, а стало быть, нуждается в том, чтобы как-то оправдать свое земное существование. У Леонарда на все есть в запасе какая-нибудь шутка.
День предвещал быть на редкость жарким; на горизонте, над вершинами гор, собирались тучи. Уилкокс сдвинул на затылок свою ковбойскую шляпу и вытер платком лоб. По его лицу – с ярко выраженными индейскими чертами – буквально ручьями струился пот. Внезапно его внимание привлек раздавшийся где-то вдали знакомый звук, и густые брови шерифа невольно сдвинулись на переносице: то был явно звук мотора зеленого пикапа, принадлежащего Бигу Т. Бюргеру. Словно вырвавшись из ада, машина на бешеной скорости с лязгом подкатила к стоянке и резко – так что шины завизжали – затормозила прямо перед опешившим Уилкоксом. Из нее выскочил на себя не похожий Биг Т. , и Уилкокс мгновенно понял, что день будет безвозвратно испорчен.
Джереми позвонил в дверь Робсонов, и, слава Богу, открыл ему на этот раз сам Лори.
– Сибиллу Дженингс убили! – завопил Джереми чуть ли не с порога, так что Лори и дверь не успел за ним закрыть.
– Что?
– Сибиллу, ну – ту высокую рыженькую девчонку, что встречалась с Томом Прыщом, – так вот ее убили. Шеф Уилкокс заходил к Деду выпить пива и сказал, что ее буквально на кусочки разрезали. Сегодня утром ее нашел в кустах Биг Бюргер, а Прыща теперь, наверное, арестуют.
Лори посмотрел на друга без особого энтузиазма:
– Ты шутишь или это правда?
– Правда! Даже доктор Льюис должен вот-вот к нам зайти – с отчетом Уилкоксу.