Сам же комиссар полностью отдался страсти, подчинившей себе всю его жизнь, захватившей и тело его, и душу. Его особое положение аристократа, близкого к народу, наличие внебрачного ребенка и характер его ремесла обычно пробуждали в нем чрезмерную щепетильность. Но его связь с Эме д’Арране продолжалась, и он неожиданно для себя обнаружил, что не придает никакого значения условностям. Правда, сначала его постоянно снедала тревога за репутацию девушки, и однажды он осторожно поведал ей о своем беспокойстве. Вместо ответа она, рассмеявшись, принялась тормошить его, осыпать ласками и в конце концов закрыла ему рот поцелуем. Адмирал д’Арране, поглощенный своей новой работой в Министерстве морского флота, по-прежнему принимал его по-отечески доброжелательно, не давая оснований подозревать, что, уподобившись церберу, он примется караулить дочь. Решив с самого начала предоставить девушке полную свободу, он не заметил, как та мягко, но неуклонно начала диктовать ему свою волю, и он, во всем с ней соглашаясь, всегда принимал ее сторону. Впрочем, Николя был сыном маркиза де Ранрея, к тому же придворные во главе с Сартином осыпали его похвалами. Лучшей партии для дочери адмирал и желать не мог. За свою жизнь ему пришлось повидать немало страданий, а потому при виде влюбленных, казавшихся столь счастливыми, душа его радовалась, а сердце таяло.
Почтенное общество в составе Ноблекура, Семакгюса, Бурдо и Лаборда, знавшего мадемуазель д’Арране с самого детства, полностью попало под обаяние очаровательной плутовки. Когда она появлялась в доме на улице Монмартр, лицо старого прокурора, обрамленное пышным париком времен Регентства, мгновенно расцветало, а Семакгюс никогда не упускал возможности насмешливо заявить, что теперь он наглядно представляет, как великий король заигрывал с маленькой герцогиней бургундской. Эме подчинила себе и людей, и животных, включая Марион, Катрину и Пуатвена, что было не так-то просто сделать. Завидев ее, Сирюс и Мушетта мчались к ней навстречу и, выстроившись по обе стороны, словно почетный караул, не отходили от нее весь вечер и даже засыпали возле ее ног. То серьезная и молчаливая, то веселая и бойкая, она с равным удовольствием вела ученые беседы и рассуждала о хорошей кухне, чем окончательно пленила сердца мужского сообщества. И они за спиной Николя поздравляли друг друга с тем, что юной проказнице удалось, наконец, изгнать тяжкие воспоминания о госпоже де Ластерье. Даже Бурдо, обычно мрачно взиравший на любого, дерзнувшего приблизиться к Николя, снял оборону и всякий раз при виде Эме рассыпался в комплиментах. Поистине комиссар чувствовал себя счастливым. Урывая у работы каждую свободную минуту, он встречался с возлюбленной в скромных сельских трактирчиках, где пламенный жар их страсти каждый раз вспыхивал с новой силой, всегда неизведанной и никогда не уступавшей той, что снедала их в предыдущую встречу. Не имея возможности строить планы на будущее, Николя решил положиться на волю судьбы и наслаждался счастьем обладать женщиной, которую он любил и уважал без всяких оговорок.
…Внезапно черная тень, заслонив луч света, падавший в подвал через узкое оконное отверстие, вернула Николя к действительности. Перед ним стоял худой человек в пудреном парике, одетый, как обычно одеваются небогатые горожане; зажав шляпу под мышкой, человек изучающе смотрел на него насмешливым взором. Хотя новоприбывший расположился спиной к свету, Николя различил светлые глаза и плотно сжатые губы, придававшие лицу жестокое выражение; неожиданно незнакомец заговорил:
— Сударь, — произнес по-французски мрачный и унылый голос с едва заметным акцентом[2], — вы, я вижу, чужестранец, и это место произвело на вас впечатление.
2
В те времена французский язык в Европе являлся универсальным языком добропорядочных людей.