Проходили годы.
Раз отец Тиманова приехал сюда. Он хотел съездить к святым местам и поклониться гробу Господнему. Старик пожелал взять сына с собою. Опытный, все это переживший, черноризец Дамаскин убеждал его не делать этого — он боялся за восторженного послушника, который еще не окостенел, не замуровал своей души, не покрылся черною броней иноческого бездушия… На помощь отцу пришел и сын. В его воображении уже легла в бесконечную даль выжженная солнцем Палестина, каменные скалы Вифлеема и Назарета[201] рисовались лиловыми тенями на золотых песках ее. Священные стены Иерусалима вот-вот перед ним. Он, казалось, сам уже попирал эту землю, где Бог являлся человеком и человек Богом, где говорили камни, где в каждом кусте, в каждой купине чудилась скрытою какая-то священная тайна…
Тимановы поехали.
Восток на Тиманова не произвел ожидаемого впечатления.
Он видел, что религия там стала торговлей, чудеса и священные остатки прошлого — товаром, жрецы и монахи — купцами, богомольцы — эксплуатируемыми покупателями. Всюду, на самых священных местах, где сердце его билось живее, а глаза застилались слезами дивных воспоминаний, он видел безнаказанное мошенничество, подлог и вымогательство… Отчего молчат громы небесные? Где та сила, которая некогда огненным дождем истребила менее виновные города Содома и Гоморры?.. Первое сомнение родилось у Тиманова, у этого восторженного мальчика, там, где бы, напротив, его благочестие должно было окрепнуть и вырасти… Вместе с отцом Тиманов вернулся в Киев. Тут ему пришлось встретить брата, окончившего курс за границею. Это оказался реалист до мозга костей, умный диалектик, знающий, начитанный. Понятно, какие отношения должны были развиться между ним и мистиком, еще не решавшимся снять свою скуфейку… Последним верованиям его, еще незыблемо стоявшим в душе, были нанесены умелою рукою роковые удары… Всё в Тиманове пошатнулось, туман вокруг стал еще гуще. Где истина, где ложь?.. Пути перепутались. Даже ощупью нельзя было двигаться в этом лабиринте, в этом хаосе: старых грез, колеблющейся веры, вошедших в кровь и плоть привычек, жажды экстаза, созерцания и бешеного вихря сомнений, сметавшего на своем пути все, что ему попадалось, и оставлявшего за собой одну страшную, ничем не наполненную пустоту… Знаний не было, прошлое не создало никаких новых идеалов, и, когда развенчанные идолы упали, оставшийся посреди развалин мистик не знал, куда ему уйти, что делать, к чему привязаться. Отца Дамаскина под руками не было, да едва ли и он что-нибудь бы сделал. Тут боролись не его оружием — реальные истины вставали лицом к лицу с призраками, и темная ночь сменилась зловещими сумерками, в которых оказалось еще труднее разобраться. Они были настолько именно ясны, чтобы видеть крутом скрытые ночью опасности, но не настолько светлы, чтобы указать путь спасения, выход.
Купеческий разгул довершил остальное. У миллионера оказалась масса друзей, день за днем, как снежинки в метель, неслись головокружительною вереницей. Очнуться было некогда.
Да Тиманов и не хотел очнуться.
Так шло не знаю сколько времени.
Он ничему не умел отдаваться вполовину: как в мистицизм он ушел с головою, так теперь он нырнул на самое дно водополья[202]. Понятно, что старое должно было сказаться. Когда все кругом надоело, когда наступили трудные моменты пресыщения, в тумане обрисовались прежние идолы. Старые капища вспоминались, и молодой язычник в суеверном страхе бежал от них опять в разгул, в разврат, в бесшабашное прожигание жизни… Но прежнее возвращалось все чаще и чаще… Голоса, которые когда-то живо говорили душе, опять стали слышаться. В бессонные ночи ему чудился таинственный мрак убогой церкви одинокого скита, — церкви, окруженной когда-то побеждавшимися им призраками. Перед глазами рисовались величавые скалы Иоанна Предтечи, облитые его слезами, слышавшие его восторженную молитву… Кругом мелькали укоризненные лица молчальников и схимников. Застоявшийся воздух вздрагивал и долго трепетал от чьего-то грозного и неумолимого проклятия. Бежать назад — туда, в этот старый Валаам, — бежать, броситься на колени перед Дамаскином, вымолить прощение, опять уединиться на одинокую скалу среди пенистых волн… Но тут являлись сомнения, поколебавшие его веру, — новые истины, чуждыми пришельцами вошедшие в его опустевшее и равнодушное к ним сердце… Куда деваться, где выход?.. Душа билась, как свободолюбивая птица в клетке.
201
…каменные скалы Вифлеема и Назарета… — Вифлеем — город в Палестине недалеко от Иерусалима, где родился Христос. Назарет — город в Галилее, северной части Палестины, где прошло детство и отрочество Христа. Поэтому Христа называли Иисусом Назореем и Иисусом Галилеянином.