Пресса распространила эту информацию, и вскоре появились причудливые изображения мозга младенцев, уподобленного разросшимся деревьям, а рядом с ними – тревожные картинки с молодыми родителями, которые неуклюже орудуют гигантскими секаторами.
В то же время в массовое сознание проникли новости о так называемом критическом окне или сензитивном периоде развития мозга, свидетельствующие о том, что первые три года жизни младенца имеют решающее значение для развития мозга. Однако без хороших новостей о нейрогенезе и нейропластичности сочетание синаптического прунинга и теории критического окна привело к пугающему выводу: если «обрезка» в этот критический период будет неудачной, это может иметь необратимые, катастрофические последствия для ребенка на протяжении всей его жизни.
Шквал научных и псевдонаучных новостей о мозге, запоминающиеся картинки мозга и раздутая тревога родителей – всё это столкнулось друг с другом в 1990‐х годах, спровоцировав освещение эффекта Моцарта в средствах массовой информации и возбудив активистов по защите детей, чьи призывы к раннему вмешательству привлекли внимание всей страны. Весной 1997 года первая леди Хиллари Клинтон организовала в Белом доме конференцию по развитию и обучению детей в раннем возрасте. Основной докладчик этого мероприятия, актер и детский активист Роб Райнер, забил тревогу по поводу «критического периода» развития:
Если мы хотим оказать действительно значительное влияние не только на успехи детей в школе и в дальнейшей жизни, на их здоровые отношения, но и на снижение преступности, подростковой беременности, злоупотребления наркотиками, жестокого обращения с детьми, социальной необеспеченности, бездомности и множества других социальных проблем, нам придется обратить внимание на первые три года жизни. От этого никуда не деться. Все дороги ведут в Рим. [167]
В том же году Райнер создал фонд «Я – твой ребенок» и возглавил кампанию по принятию в Калифорнии «Проекта 10» (позже названного «Калифорнийским законом о первоочередности детей и семей»), который направляет процент налога с продаж табачных изделий на программы для детей раннего возраста, основываясь на «постановлении» о том, что «первые три года в жизни ребенка являются наиболее важными для развития мозга»[168].
В то же время набрала обороты другая некоммерческая организация, первоначально основанная в 1977 году и занимающаяся развитием детей, «От нуля до трех». Нынешние цели этой программы состоят в том, чтобы «предоставить родителям, специалистам и политикам знания и ноу-хау для содействия раннему развитию», поскольку, по их утверждению, «нейроученые задокументировали, что первые дни, недели и месяцы жизни – это период беспрецедентного роста, когда создаются триллионы связей клеток мозга»[169].
Какими бы благонамеренными ни были все эти инициативы, эксперты предупреждают, что, когда речь идет о человеческом мозге, проблемы гораздо более тонкие и сложные, чем те, что могут осветить журналисты в установленные сроки или активисты и политики, у которых не хватает терпения проверять свои убеждения с помощью долгой научной работы.
Одним из наиболее известных критиков теории первых трех лет является Джон Брюер, ведущая фигура в области когнитивной нейронауки и образовательной политики, а также автор книги «Миф о первых трех годах»[170].
Брюер убедительно утверждает, что «Проект 10», «От нуля до трех» и тому подобное по иронии судьбы указывают на «разработку тезиса о детском детерминизме, который является доктриной о том, что переживания раннего детства имеют необратимые последствия на всю жизнь». Брюер приводит доказательства с противоположной точки зрения – индетерминизма, который предлагает «взгляд на развитие ребенка, подчеркивающий долгосрочную сложность»:
Первые шаги на жизненном пути важны, но всё же они оставляют открытыми многие дороги, которые приведут к различным исходам. Этот индетерминистский тезис относительно непопулярен в политике, родительских кругах и даже в некоторых академических кругах. <…> [Индетерминистские] исследования показали, что дети обладают высокой гибкостью и отлично восстанавливаются после ранних лишений, если их жизненные обстоятельства улучшаются. [171]
По своей сути, индетерминистский взгляд продвигает пластичность и на самом деле весьма оптимистичен. Несмотря на это, Брюер прогнозирует, что это «вряд ли остановит набирающую популярность волну детерминизма».[172] И это помогает объяснить, почему миф об эффекте Моцарта всё еще так живуч. Для родителей, тонущих в море беспокойства о том, как «правильно» провести первые три года жизни, идея о том, что музыку Моцарта можно подавать ежедневно, прямо вместе с молоком и мармеладными витаминами, заманчива, потому что это так просто. Эффект Моцарта – это просто недорогой страховой полис, даже если он окажется нерабочим, разве плохо хотя бы попробовать? С этой точки зрения, конечно, нет ничего плохого в том, чтобы подать ужин с пикантным гарниром из «Маленькой ночной серенады» Моцарта. И если это весь опыт ребенка, связанный с музыкой, то, наверное, это не более чем упущенная возможность. Наверное. Проблема возникает, когда опыт путают с вовлеченностью. Непреходящий вред эффекта Моцарта заключается в том, что он породил нейромиф о воздействии.
167
Quoted in Sarah Moughty, “The Zero to Three Debate: A Cautionary Look at Turning Science into Policy,” PBS, January 31, 2012, www. pbs. org/ wgbh/pages/frontline/shows/teenbrain/science/zero. html.