Я шепчу ей из леса:
— Ты страдаешь за своего Олега, помни, только за него. Он тебя любить и не мог, и замечал он тебя, лишь когда ты ему говорила что-нибудь в путь.
Какая наша страна стала теперь голодная, ободранная, безнадёжно скучная, как и во всём-то мире стало скучно, до того скучно, что и не ждёшь даже никакой катастрофы.
И вот зато в своей личной затаённости до чего же хочется пустить всё к черту и самому, несмотря ни на что, сорваться с цепи и жить — жить — жить!
Мать с ребёнком на руках похожа больше на явление собственности, чем любви. Почему же принято это считать примером любви? В связи с этим вопрос — как же нам-то быть? И пошли они, вопросы жизни, один за другим, как вагоны...
Но вот пришло время, и она сама полюбила, и больше не могла собой жертвовать, и поняла значение своей «чепухи» для себя, то есть, в сущности, она себя поняла. С этого момента в девушке зачалась женщина, влекомая слепой судьбой к жизни рода, чтобы родить и сделаться собственницей своего ребёнка, эксплуататором для него своего мужа, организатором своего дома и т. д.
Вот что именно сейчас и происходит с В., воспитанной на идеях истинного христианства. Она теперь похожа на Церковь, некогда ставшую перед необходимостью считаться с рождением плотского человека, а не только духовного.
В силу своей духовности (воспитания в нигилистическом отношении к материи) она теперь будет как-то иначе относиться ко всему материальному.
А то было — скажешь: «Вот я сегодня нахалтурил денег!» Я радуюсь, а она: «Да на что это нужно?» Или вот я хотел квартиру сменять, а ей противно этим заниматься в то время, как любовь в самом разгаре.
Если у неё даже и не будет ребёнка, то все равно она меня превратит в своего ребёнка. Итак, если думать о себе, то ребёнка не надо иметь, если же думать о ней, то для её личного счастья это нужно.
«Бог любит не всех одинаково, а каждого больше» (из письма Олега, — он там приводит эти слова к нему Ляли и говорит, что в них выражено христианское откровение о значении Личности), — вот чудесно-то!
Жить надо как живу, погружаясь в её душу: она неисчерпаема. «А вы исчерпаетесь», — сказала она мне когда-то. Это возможно... Только когда ещё это будет и будет ли когда-нибудь?
Если она неисчерпаема и если я люблю её, то как могу я исчерпаться?
Вот когда понял я, за что она так грубо накинулась на меня («Вы стары, вам надо было сойтись со мной 10 лет назад»), когда я сказал, что страшусь нашего вечного «вместе», что для поэзии, кажется, необходимо одиночество. От моих слов она прямо упала на ковёр, стала на коленках и рыдала, рыдала как ребёнок. Между тем я это сказал не о существе дела, а о привычке бытия. По существу, вся суть, вся мораль этого переворота, что, в противоположность Олегу, я соединяюсь с ней в духе и в плоти: я всё ей отдаю, как и она всё мне отдаёт.
Христа я понимаю со стороны и как хорошее Начало чувствую с детства. Но как живую Личность я его не чувствую. Это у неё Он как живой. И я могу воспринять Его только через неё. Сильней и сильней любя её, я могу приблизиться к Нему.
Загорск. Моё письмо. «Скоро 12 часов 24-го, а завтра я должен дать ответ окончательный, решительный. Правда, ты не ставила мне ультиматума, но я чувствую, что так надо сделать, и сам себе ставлю такой ультиматум от твоего имени: я или они. Ну вот, я всё обдумал, всё взвесил. Отвечаю тебе. Моя повадка относиться к людям попросту, исходя из моего наивного и обычного в русское народе верования, что будто бы Бог любит равно, — эта повадка, признаю, больше мне не годится. Отсюда произошёл мой «мезальянс», по словам Герцена, посеянное несчастье. Через мою любовь к тебе вскрылась бездонная пошлость моего бытия.
Теперь я думаю по-другому: «...не всех одинаково, а каждого больше». Теперь я перехожу на сторону автора этого выражения решительно, без компромиссов и навсегда. Не говоря, в какой форме, я порываю связь. И на вопрос: «Ты или они» — решительно говорю: «Ты». Это и да будет исходной точкой моей попытки создать нам обоим как будто бы и заслуженное удовлетворение вроде счастья.
Дать такой ответ мне было недёшево, и едва ли у меня хватит сил жить без тебя. Вот почему, если попытка моя не удастся, то, куда ты пойдёшь, тоже пойду и я (к той двери, о которой ты мне писала) — и мы будем вместе».
Секрет наших отношений, что художник напал на своего рода художника с ярким лучом внимания к ней самой, а не к принципу, как это делает её Каренин[18]. Ему дела нет до неё, ему важен принцип брака, в глубине которого таится личная потребность уверенно заниматься чем-то своим, не имеющим никакого отношения к жизни.