Ви спокойно спала. Дождь кончился. То и дело слышались гудки автомашин. Барабан пробил тревогу, потом — отбой. Наверно, это Суан колотила в него, одна на своей вышке. Послышался гул реактивных самолетов и вскоре умолк в отдалении. Очень хотелось спать, веки точно свинцом налились. Я мысленно наметил план на завтра: поговорить с Суан, постараться разыскать Кая, набросать статью…
Временами пробуждаясь от дремоты, я слышал ровное дыхание Ви, спокойный рокот далекого моря и сигналы идущих по шоссе автомобилей. Барабан, стерегущий округу от ночных пиратов, напомнил мне барабаны, «колеблющие свет луны»[3], и барабанную дробь, поднимавшую наших предков во времена Ле Лоя и Куанг Чунга…[4]
Проснулся я рано, но Ви уже не было. За стеной послышался звонкий голос Суан:
— Вымой чашки, Ви, напоим дядю журналиста чаем.
— А завтракать он не будет?
— Будет, будет, только у дедушки. Ты разве забыла: мы сегодня Тху провожаем в армию.
— Пойду разбужу дядю. А вдруг он уже голодный.
Суан засмеялась:
— Ну, уж не голоднее нашего папы! Постой, не буди его, пусть отоспится.
Я вышел на кухню. Суан поднялась мне навстречу:
— Как спали? Этой ночью самолетов было мало. А корабли уже ушли к югу.
В углу стояло прислоненное к стене ружье. Я взглянул в озорные глаза Суан.
— Уж вы извините, — сказала она. — Вчера после дежурства пришлось еще на переправе поработать, вот только вернулась. Вы почему не ужинали? Я же просила вас не стесняться. Попейте чаю, а завтракать будем у моего отца.
— Дедушка угостит вас вином… — пообещала Ви.
Мы с Ви, держась за руки, шли следом за Суан по дороге, посыпанной мелким песком. Нет, что ни говори, деревню было не узнать. Во все стороны, пересекаясь, разбегались каналы. Рядом с высокими стволами старых кокосовых пальм поднимались молодые и стройные деревья, уже отягощенные плодами. Возле покрытой мхом, почерневшей крыши диня[5] светлела новенькая черепица — недавно отстроенный склад для семян. Во дворе диня, где сейчас сушили и веяли рис, вокруг громыхающей рисорушки о чем-то препирались старики.
Суан, поправив ремень винтовки, весело крикнула им:
— Вы так, поди, и барабан перекричите! Не заметите, как янки нагрянут!
— А чего нам бояться, раз у молодежи есть ружья! — улыбаясь беззубым ртом, повернулся к ней один из стариков, совсем лысый.
Мы отошли уже довольно далеко, а у меня перед глазами все еще стояла ярко-зеленая молодая трава, пробивавшаяся на замшелой крыше диня, и бодрые старики у рисорушки.
Извилистая тропинка наконец привела нас к дому.
— Вот мы и пришли, — сказала Суан.
Ви, громко крича: «Дедушка, дедушка, дядя журналист пришел!»— помчалась вперед и отогнала собаку. Из дверей семенящей походкой вышел пожилой мужчина. Глаза его в припухших веках, небольшие уши, тихая и лукавая улыбка почему-го казались мне знакомыми. Я пожал ему руку. Недавно зацементированный бассейн для воды во дворе, новая черепица на крыше, да и сам дом укрепляли меня в моих догадках. Некоторое время я молча переводил взгляд с одного на другое. И тут во двор вышла жена хозяина. Взгляд ее, решительный и ясный — какие запоминаются на всю жизнь. — нельзя было не узнать… Я, словно пробудившись от сна, кинулся к хозяину и обнял его за плечи:
— Вы ведь Кай, верно? Я Ниен! Ниен, больной солдат, что когда-то лежал у вас… Вспомнили?
Он оторопел, потом порывисто обнял меня и закричал:
— Как же! Как же, помню! Мне да не вспомнить Ниена! Мы еще вас тогда уложили на рваную циновку! Мать, помнишь, мы потчевали его бататами… Ну, надо же! Ведь, почитай, двадцать лет прошло!
Хозяйка радостно улыбалась мне.
— Ниен, вы пришли как раз, когда родился Донг. И вам тогда было столько же лет, сколько ныне нашему Тху… — Она показала на рослого парня, который стоял рядом, держа за руку Ви, — а сейчас, гляжу, у вас уже седина… Но вы все такой же — худущий и легонький, прямо как девушка. Повстречай я вас где-нибудь, сразу бы признала.
Суан глядела на меня с удивлением и любопытством:
— Вы ведь спрашивали Кая! А моего отца все зовут Суаном!
Это был не завтрак, а целый пир: жареная утка, овощной суп на жирном бульоне, жареные креветки… Вот таких же креветок — плоских и мелких — я ел у них раньше. Хозяйка сама ловила их вершей…
Конечно, подали и вино. Кай все накладывал мне на тарелку лучшие куски и сокрушался:
— Эх, знал бы вчера, что «командировочный» — это вы, сразу за-бр ал бы сюда!
Он познакомил меня со всеми: вот это Ван, старшая сестра Ви, переходит уже во второй класс, обе они — дочери Лонга, но ему, Каю, «все равно что родные», а рядом Тху — младший брат Суан, он закончил девять классов; это он сегодня уходит в армию…
— Его звали раньше Ок-старшой, — наполняя чашку сына, говорил Кай. — Помните, вы всем им давали прозвища. Суан была Хен-боль-шая. Я-то вообще был против того, чтоб она выходила за Лонга, а она мне: «Люблю его — и все дела…» И вот вышла. А Хен-малая, вы называли ее Ха, третий месяц как уехала на работу по молодежной путевке. Ок-меньшой, вы звали его Донгом[6]… Ох, и холода же были тогда. Мать с ним на лежанье нежилась, а вас мы уложили на драную циновку… Ок-меньшой — ему тогда было два месяца — сейчас уже в восьмом классе, он недавно уехал в гости к нашей родне. Да-а, вот так-то! Муж Кай, жена Кай, Хен-большая, Хен-малая, Ок-старшой, Ок-меньшой! Жизнь пошла другая, и имена нынче не те.[7] Мне-то не выпало в их годы есть досыта, да еще и учиться! Это ли не заслуга революции? Вы ешьте, ешьте. Янки сегодня что-то заспались, хорошо, дали нам хоть поесть спокойно! Тху, сынок, ты ешь, наедайся. Армии нужны люди здоровые и крепкие.
Кай умолк ненадолго, потом положил на тарелки девочкам утиной печенки:
— Кушайте, внученьки, поправляйтесь. Жаль, нету вашего папы — все на работе да на работе; и ест и спит в дороге. Ну, да ничего, народ у нас хороший, везде примут, как дома…
Право же, это был один из лучших дней в моей жизни… Мы все вместе провожали в армию Тху и еще одиннадцать парней из деревни. И хотя в небе, не переставая, гудели американские самолеты, здесь, внизу, под сенью гигантских фикусов, церемониал проводов не был нарушен… Традиционный зеленый чай, ароматный дымок сигарет «Чы-онг-шон»[8], которые старики, закурив, отдают юношам. Так же как всюду, молоденькие девушки, прильнув друг к дружке, тихонько хихикают и не спускают глаз с новобранцев… Торжественная дробь пионерских барабанов, напутственные речи кадровых работников и предательски вздрагивающие глаза матерей, гордящихся сыновьями и с болью думающих о предстоящей разлуке…
Потом я вместе с Каем и со всей его семьей (в деревне фамилия их теперь значилась как Суан) отправился в поле. Кай боронил пашню, хозяйка его высаживала рисовую рассаду, а Суан с подругами хлопотала на опытном участке. Всякий раз, когда доносился гул американских самолетов, все на поле — люди и буйволы — замирали, словно неподвижные скульптурные группы. Когда они пролетали, все как ни в чем не бывало вновь принимались за дело. Вслед американцам летели угрозы, проклятья, насмешки. Особенно мне запомнилось одно «коллективное творение» Кая и его земляков:
3
Слова из известной антивоенной поэмы «Жалобы жены воина» (в переводе П. Антокольского — «Жалобы солдатки»), принадлежащей перу великой вьетнамской поэтессы Доан Тхи Днем, XVIII век.
4
Ле Лой — национальный герой, возглавивший в XV веке победоносное восстание против захвативших страну полчищ китайской династии Мин. Основал королевскую династию Ле, просуществовавшую более трех столетий.
Куанг Чунг возглавил освободительное движение в XVIII в., был провозглашен императором. Нанес сокрушительное поражение вторгшимся во Вьетнам войскам китайской династии Цин.
7
«Кай» — по-вьетнамски означает мелкий краб; «хен» и «ок» — моллюск и улитка; а «суан» — весна.