На следующий день сразу после окончания перемирия начался штурм «Метрополя». Он велся радиально с трех сторон: вдоль Моховой, Охотного ряда и Театрального проезда наступали отряды левого эсера Саблина[19], и большевика Заломова, со стороны Театральной площади атаковали матросики анархиста Яценюка, а со стороны Лубянки продвигался красногвардейский отряд иваново-вознесенских рабочих под командованием большевика Фрунзе. Ожесточение сражения достигло наивысшего предела. Отстреливаясь, противник медленно отступал к гостинице. Красногвардейцы и солдаты, понесшие потери, были злы на упорно сопротивляющихся мальчишек-юнкеров, и Николай боялся, что не сможет удержать своих людей от самосуда. Горькая ирония, думал Николай, целясь в очередного противника, состоит в том, что бывший юнкер Заломов стреляет в юнкеров, недавний студент Саблин восстал против таких же, как и он, студентов, а левый социалист Фрунзе сражается с правыми социалистами. В этот момент он ощутил какое-то прикосновение в его мозг, словно кто-то мягко и настойчиво пытался пробиться в его сознание. В голове возникло острое чувство нависшей опасности. Повинуясь неясному инстинкту, Николай скорее машинально, чем осознанно, немного повернул голову. И в тот самый момент ему обожгло левый висок, а затем всю его голову пронзила острая боль. Прижав ладонь ко лбу, он почувствовал, что пальцы стали липкими. Николай отнял ладонь от головы и посмотрел на неё: вся ладонь была в крови. Он даже не успел удивиться этому, как на глаза опустился красный туман, свет померк, все предметы вокруг стали размытыми и каруселью закружились вокруг него. Теряя сознание, он только и успел услышать:
— Товарищи, юнкера командира подбили!
Он уже не чувствовал, как его, падающего, подхватили и отнесли в тыл. Очнулся только от того, как нежные руки протирали ему глаза и лоб. Открыв глаза, он увидел перед собой улыбающееся и одновременно тревожное лицо Глаши в красной косынке.
— Привет, сестренка! — слабым голосом вымолвил он.
— Привет, братишка! — в тон ему ответила девушка и поцеловала его лоб. — Везунчик ты, пуля только слегка висок задела, кожу расцарапала.
— А Кирилл где? — спросил он, ощущая, как к нему медленно возвращаются силы.
Глаша меж тем ловко бинтовала ему голову.
— Здесь он, а как же без него! Мы вместе с товарищем Арсением пришли, а то, видать, вы без нас никак не справитесь.
Николай сел и потрогал повязку на голове и прислушался к своим ощущениям. Рана саднила, и еще легкое головокружение, которое, однако, уменьшалось.
— Ну, я пошел. — сказал Николай и не без труда поднялся, слабость пока отступала неохотно.
— Ты куда? — обеспокоенно заметалась Глаша. — Тебе нельзя, нужно отлежаться.
— К своим, а то без меня, боюсь, они таких делов наделают. Сама же сказала, что царапина.
Поняв, что Николая не остановить, Глаша только сокрушенно махнула рукой:
— Увидишь Кирилла, посмотри, чтобы не лез на рожон. А то он у меня такой же отчаянный, как и ты: два сапога пара.
Он успел вовремя. Оставшиеся в живых офицеры и юнкера сдались, и повстанцы постепенно втягивались в здание и начали зачистку огромного комплекса гостиницы. Злость на офицерье был так велика, что солдаты бросились избивать сдавшихся. Едва Заломов вошел в фойе, как его взору сразу бросилась картина расправы победителей над осужденными. Несколько солдат прикладами и ногами были юнкера, совсем еще мальчишку, впрочем, такого же, как он. Юноша уже не сопротивлялся, а только сжался в комок и стонал.
— Прекратить! — бешено заорал Заломов.
Солдаты замерли. Он понял, что их нужно было срочно чем-то отвлечь.
— Петров! Часовым на вход марш! Начальникам отделений, каждому отделению по этажу. Пройти по всем номерам, заглянуть в каждое помещение. Всех подозрительных обыскать, разоружить и арестовать! Юнкера и офицеры могут быть переодеты, поэтому прошу обращать внимание на нагар на правой руке от пороховых газов и синяки на плече от приклада. Место сбора арестованных — здесь, в фойе. Замеченные в самосуде и издевательствах над пленными будут отданы под революционный трибунал.
Уже отвыкшая от повиновения солдатская масса, почувствовав твёрдую руку, инстинктивно стала выполнять приказания.
— Сходи за сестричкой. — послал он одного из солдат. — Пусть посмотрит этого. — Николай кивнул в сторону юнкера.
В это время в гостиницу стал врываться поток людей в бескозырках и тельняшках. «Это матросики подоспели!» — подумал с неприязнью Заломов. Раскрасневшийся, возбужденный Арсений Яценюк, коротко кивнув Николаю, махнул рукой с наганом:
— Вперед, братва! Посмотрим на буржуйское житье-бытье.
— Да, эти уж церемониться не будут! — услышал он за спиной знакомый женский голос.
Это подошла Глаша.
— Осмотри его. — он показал на юнкера. — Если сам идти сможет — пущай дует домой, к мамке.
Сам же решил пройтись по этажам. На третьем этаже он увидел, что Сенька, прицелившись из нагана, пытается добить раненого офицера. Он лежал возле пулемета у разбитого окна и холодными от ярости глазами смотрел прямо в направленный в него ствол револьвера. Вокруг раненого лежали открытые пустые коробки и использованные пулемётные ленты. Резким движением плеча Николка толкнул готового выстрелить Сеньку.
— Ты чего? — возмущенно спросил Сенька.
— А ничего! ВРК распорядился всех пленных доставить в Лефортово.
— И ты их жалеешь? Они наших раненых добивали!
— Я не допущу самосуд! А ты упырь, поди, напился уже русской кровушки? Буде с тебя, вали отсюда со своей матросней. Вон твои уже грабить начали, защитнички революции, тьфу! — зло сплюнул Николай в сторону Сеньки. Под его глазами, горящими праведным непреклонным огнем, Сенька вынужден был отступить и удалиться, бормоча под нос что-то угрожающее.
— С вами все в порядке? — участливо осведомился Заломов.
— Зачем вы меня спасли? — настороженный и даже враждебный взгляд впалого лица с офицерскими усиками над верхней губой. — Я ведь враг!
— Русские не должны убивать русских! — убежденно ответил Николай.
— Русские, Россия… Где она, эта Россия? — горько произнес офицер. — Вы уничтожили ее.
— За нами — правда! А Россия? Россия никуда не денется. Мы сражаемся за новую Россию!
— Я не понимаю вашей России и буду с ней драться! — предупредил офицер. — Вы и теперь сохраните мне жизнь?
— Да. — просто сказал Заломов. — Во имя будущего этой страны я вас отпускаю.
— Позвольте узнать имя моего спасителя.
— Поручик (незадолго до октябрьских событий он получил это звание) Заломов, Николай Георгиевич.
— Прекрасно! Офицеры вместо того, чтобы защищать страну, ее губят. — с сарказмом произнес офицер. — Подполковник Чащин, Вадим Петрович, к Вашим услугам.
— Надеюсь еще встретиться с Вами, Вадим Петрович.
— Лучше не надо, мы встретимся как враги, и за исход того поединка я не ручаюсь.
— Честь имею. — насмешливо откланялся Заломов и пошел к выходу.
Когда Николай вышел из гостиницы его ожидал новый удар: солдаты и матросы приканчивали не успевших разбежаться юнкеров и офицеров. Острая боль пронзила голову Заломова возле виска, и он потерял сознание.
Последующие, заключительные дни восстания Заломов провел в госпитале. Рана, которую в пылу боя посчитали пустяковой, оказалась гораздо серьезнее, и на фоне общего нервного перевозбуждения дала осложнение. В перерывах между боями его навещали Глаша и Кирилл, и им было о чем поговорить. Кирилл заключил Николая в свои медвежьи объятия и сказал:
— Я так рад, братан! Наконец свидеться довелось! Да, кстати, наши победили в губернском городе С., и мы можем вернуться!
После занятия «Метрополя» чаша весов окончательно склонилась в пользу восставших, и спустя два дня был очищен Кремль. Пришел Михаил Васильевич Фрунзе, неизвестно каким образом раздобывший свежих яблок. Поглаживая свою русую бородку, он говорил:
— Давай, Коля, выздоравливай. Дел невпроворот. Чует мое сердце — это не последние наши бои. Мы их здесь разбили, так они могут попытаться выступить в другом месте. Нужно срочно создавать новую, революционную армию. А ведь революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться. И запомни, это не я так сказал, это — товарищ Ленин!
19