Андрей Шуйский сейчас ощущал свою власть как никогда: он был первый среди бояр и второй после царя. Был еще Бельский, да сгинул в темнице. Однако его начинало тяготить нарастающее могущество главы Монетного двора Федора Воронцова, к которому, неожиданно для многих крепко привязался малолетний царь. Бояре и раньше ревниво наблюдали за всеми привязанностями юного царя, но сейчас Воронцов набирался силы, вместе с которой росло и его влияние на несмышленого царственного отрока. Боярина Воронцова и двенадцатилетнего царя можно было встретить частенько вместе в тереме: Федор потешал Ивана фокусами и, уподобившись отроку, бегал наперегонки с царем по дворцу, доставляя ему немало радости. Шуйские ревниво замечали, как загораются глазенки царя, когда Воронцов переступал государеву комнату.
— Зла от Воронцова пока не видно, — делился с братьями Андрей, — но ведь он когда-нибудь и нашептать может, что Шуйские, дескать, старшими Рюриковичами себя величают. Вот тогда жди беды! Не миновать темницы, это даже отроку обидно услышать.
При упоминании о темнице Андрей Шуйский поежился. Несколько лет назад посажен он был в земляную яму царицей Еленой[13], которая обвинила Шуйского в измене. Так и сгинул бы боярин печальником, если бы не прибрал окаянную дьявол.
Уже прошла вечерняя служба, и в этот час во дворце было тихо. Стряпчие в темных углах зажигали фонари и свечи, служивые люди разбрелись по домам, остались жильцы да стряпчие, которые посуточно караулили государя.
В маленькой комнате, где находились бояре, тихо потрескивали сальные свечи, и огонь веселыми искорками разбегался во все стороны, гас, едва уткнувшись красным жалом в колючий ворс ковров. Андрей подошел к самой двери и услышал размеренный голос брата Ивана:
— От Воронцова все лихо идет. Он ведь царю и нашептывает, чтобы нас не жаловал, а как Иван подрастет малость, так вообще в немилость попадем. Когда-то его отец нашего батьку у крыльца встречал, а Иван нос воротит, ладно хоть в спину не гавкает, а то и на это бы сподобился.
Андрей приоткрыл дверь, неторопливо переступил порог.
— Доброго здоровья, — наклонил голову князь у самых дверей. — О чем суд да дело? Задержался я малость, вы уж простите меня Христа ради. На Конюшенный двор ездил, хозяйство свое смотрел.
Князь Андрей Шуйский ведал Конюшенным приказом. Однако сейчас боярин лукавил: возвращался он с дальней заимки, где дарила ему свою шальную любовь мастерица Московского дворца. И сейчас, вспомнив ее откровенные ласки и тело, пышущее страстью, Андрей улыбнулся.
— Мы вот здесь о государе нашем глаголем, — слегка приобнял брата Шуйский. — Федька Воронцов его своими речами смущает, того и гляди нас с Думы попрет! И брат его таким же был, у обоих кровь порченая.
— Дело тут не только в Федьке Воронцове, — подал голос Скопин-Шуйский[14]. — Царь растет; ранее, бывало, мальчонкой все плакал, когда в Думу велели идти, от мамки ни на шаг не отходил, а сейчас и послам навстречу встать не хочет. А год-другой минует, так его совсем гордыня обуяет. Во всем видна она, спесь московская!
— Верно, совсем царь вырос. Я вот как-то мимо мыленки проходил, бабы дворовые там полоскались, так Иван Васильевич к двери припал и за девками подглядывает. Да так уставился, что и не отодрать!
Иван Шуйский[15] усмехнулся:
— В мать пошел царь. Елена тоже такая похотливая была. Василий Иванович не успел преставиться, как она уже к боярину Оболенскому на двор бегать стала. Тоже мне царица! Чем не сенная девка?
— Верно говоришь, брат. Царь Василий Иванович в последние годы силы стал терять, так, может, Елена сыночка-то от Телепнева-Оболенского понесла! Недаром ведь, когда в темницу Оболенского вели, так Ваньку от его шеи двое дюжих мужиков отодрать не могли.
— Видно, кровушку родную в нем чувствовал, оттого и отпускать не хотел.
— А когда Оболенский помирал, так все царя кликал, Ванюткой его называл.
Андрей Шуйский любил эту комнату: лавки, столы, даже потолки были наряжены багряным сукном. Стряпчим не было в эту комнату доступа — здесь бояре дожидались царя. Сладкие благовония щекотали ноздри; боярин разинул рот и громко, прикрываясь ладонью, чихнул, а потом, собрав в жменю мягкую опушку, свисавшую с лавки, вытер ладони.
13
14
15