Карлос де ла Роча бросает взгляд на флаги, ползущие вверх на флагмане адмирала Дюмануара, командующего подразделением арьергарда, или третьей эскадрой, в состав которой входит и «Антилья». Семидесятичетырехпушечный линейный корабль француза расположился на расстоянии двух третей длины дуги, между испанским «Сан-Агустином», который, хоть и относится к другому подразделению, немного отстал и оказался с подветренной стороны, и французским «Монбланом», сейчас поднимающим все паруса, чтобы занять свое место перед носом «Формидабля». Впереди движутся выбившиеся из строя французские «Дюгей-Труэн» и «Эро» и испанский «Сан-Франсиско де Асиз». Дальше дряхлый испанский трехпалубник «Райо» (дедушка эскадры) – он, как всегда, сильно отстал, – напрягая все паруса, торопится занять предписанное место в боевом порядке. За ним следуют «Энтрепид», «Сипион» (французские семидесятичетырехпушечные линейные корабли) и «Антилья», предпоследняя в строю. В кильватере идет, немного оторвавшись, весь в парусах по самые клотики, испанский «Нептуно» (восемьдесят орудий); им командует старый друг капитана де ла Рочи, бригадир[35] Кайетано Вальдес. Другой его добрый приятель, бригадир Косме Чуррука, на своем «Сан-Хуане Непомусено» сейчас, наверное, занимает место на другом конце дуги, во главе строя. Все трое, как и их товарищи, вышли в море, не получив жалованье за полгода, и, возможно, кому-то из них теперь уже не получить его никогда. Обычное дело на флоте. Так рождается слава Испании.
С «Формидабля» опять сигналят. Юный Ор-тис вскидывает подзорную трубу. Ну и фрукт этот Дюмануар, думает капитан, хлебом его не корми, а дай показать всем, кто командует арьергардом.
– Всем стоять по местам… Соблюдать дистанцию один кабельтов.
– Да пошел ты, лягушатник, – тихонько произносит кто-то сзади.
Капитан оборачивается. На лицах у всех офицеров (старшего помощника Фатаса, капитан-лейтенанта Орокьеты, старшего лейтенанта Макуа, лейтенанта Грандалля, мичмана Себриана, старшего штурмана Линареса и гардемаринов Ортиса, Фалько и Видаля) написана полная непричастность. А ведь, как ни кинь, они правы. Контр-адмирал Дюмануар вполне мог бы избавить своего сигнальщика от лишних трудов. «Бюсантор», флагман адмирала Вильнева, уже передал этот сигнал пяток тысяч раз, фрегаты его повторили, так что увидели все, и распоследнему тупице в эскадре – а также англичанам – отлично известно, что адмирал-союзник распорядился держать дистанцию один кабельтов, или сто двадцать саженей, и что всем надлежит идти в линейном строю, в затылок друг другу, как лесные гномы: хей-хо, хей-хо и все такое. Но ведь очевидно, что при слабом ветре, с таким волнением и таким беспорядком, еще не расхлебанным после ночи, все весьма сложно, хотя каждый старается изо всех сил. Самого Дюмануара снесло немного под ветер, с удовольствием отмечает про себя де ла Роча, и его «Формидабль», пытающийся лавировать, брасопя то одни, то другие реи, являет собой не столь уж великолепное зрелище[36].
– «Формидабль» репетует приказ, сеньор капитан.
Де ла Роча не выносит Дюмануара. Даже сейчас, пользуясь сигнальными флажками, этот тип надменен и болтлив. На самом деле капитан «Антильи», как и большинство его товарищей, не переваривает своих французских коллег, навязанных им союзом с Наполеоном. Зато по-настоящему восхищается этими негодяями-англичанами, их профессионализмом, их патриотизмом, их хладнокровной сноровкой и их командами, дисциплинированными и убийственно точными, когда приходит время палить из пушек благодаря всем этим качествам они намного превосходят любой другой военный флот мира. С англичанином, с женщиной и с ветром, гласит пословица, держи ухо востро. Но именно так обстоят дела. Что же до смешанной эскадры, то аристократизм начальников и офицеров испанского военного флота (все они происходят из более или менее хороших семей), их классовое сознание и манеры контрастируют с простонародными грубостью и высокомерием их союзников, вышедших из рядов революционных матросов. У себя дома в начале революции офицерам Людовика XVI, то есть людям того же происхождения, что и испанцы, они старательно рубили головы – гильотина только знай себе постукивала; и до тех пор, пока Наполеон не сделался императором и не навел кое-какой порядок, новые звания давались не за выслугу лет, а за то, что такой-то лихо забрасывает абордажные крючья, а потом вместе с добром пленников оделяет своих ребят хлопками по спине, мол, оляля, Гастон, мон ами, да здравствуют эгалитэ, фратернитэ и все такое. Уи[37]. Капитана де л а Рочу – он приверженец классики и его власть опирается на почтительное уважение, богобоязненность и Королевский устав 1802 года – просто тошнит от всех этих вульгарных французских замашек; однако он признает, что лишь благодаря им (и в отличие от большинства испанских моряков всех рангов) союзники убеждены, будто рвут себе пупок во имя родины, как англичане, и так же, если не еще больше, почитают своих командиров, и обычно готовы последовать за ними даже в ад, и, в общем-то, делают это. Взять, к примеру, коротышку Люка с «Редутабля»: росту в нем всего-то метр пятьдесят, он самый низенький капитан на всем французском военном флоте, но отваги ему не занимать. По мнению Люка, вся тактика ведения морского боя заключается в том, чтобы подойти к противнику с наветренной стороны, открыть пушечный огонь в упор и палить друг в друга до того момента, пока какой-нибудь из кораблей не спустит флаг или не пойдет на дно, а может, еще куда-нибудь подальше. А потому, следуя своей идее, все время вынужденного ожидания в Кадисе он занимался тем, что натаскивал своих людей, обучая их всему, что касается абордажа, и платил из собственного кармана за вино, коньяк и шлюх для тех, кто лучше всех управлялся с пикой и саблей, стрелял из мушкета из «вороньего гнезда», забрасывал абордажные крючья, метал гранаты и бутылки с порохом, и в результате даже последний юнга с «Редутабля» дал бы содрать с себя шкуру заживо, будь на то приказ его командира. А когда ты в море и кругом сыплются ядра, пули и обломки, картечь сметает с палубы все и вся, а о твой борт стукается борт вражеского двухпалубника, такие вещи кое-чего стоят.