И все же Творец, который заботится лишь о красоте целого и не заботится о частностях (к которым относятся и человеческие судьбы), не внушает доверия. Вместе с тем создается впечатление, что Бог не то чтобы не заботится о судьбах людей, но даже хуже того — помещает в наиболее невыносимые жизненные условия тех, кто, казалось бы, должен быть особенно ему угоден. Возможно, то, что обстоятельства зачастую вынуждают таких людей сравнительно рано покинуть этот мир, на самом деле является для них благом (так студент-отличник получает зачет еще до наступления сессии). Тогда следует существенно пересмотреть наши представления о мире и о благе. В отношении мира мы должны вести себя так, как предписывает высказывание из талмудического трактата: «Этот мир подобен прихожей перед входом в будущий мир. Приведи себя в порядок в прихожей, чтобы смог ты войти в зал»[140]. Соответственно, благом должно считаться все то, что предуготовляет нас к будущему миру, включая также и то, что обычно считается злом. Именно такое умонастроение, доходящее порой до болезненной экзальтации, было характерно для многих христианских мучеников, стремившихся «пострадать за Христа» и скорее войти в его Царство[141]. Подобные же чувства выражают некоторые герои Достоевского[142].
Представление об очищающей роли страданий и претерпеваемого зла характерно в основном для христианской культуры. Но даже в родственном христианству иудаизме зло не считается столь «целесообразным». Это хорошо видно на примере Книги Иова (вошедшей и в христианское Священное писание). Бог позволяет обрушиться на праведника Иова множеству зол, и у этого нет явной, с человеческой точки зрения, причины. И сам Бог, и его решения, и постигающее нас зло — все является тайной, недоступной разуму человека. Иову остается только сказать: «Знаю, что Ты все можешь, и что намерение Твое не может быть остановлено»[143]. В данном случае зло — это уже не средство воспитания, целенаправленно употребляемое Богом для нашего же блага и потому необходимо присутствующее в мире.
Напротив, зло часто предстает как аномалия, нарушение мирового порядка. Причем зло не ограничено рамками человеческой природы. Это понятие легко может быть экстраполировано и на окружающий человека мир. Все, что разрушает существующее, законно являющееся частью этого мира, вписанной в целое, может рассматриваться как зло. Зло — это не только смерть биологического существа, но и взрыв звезды, падение метеорита, образующее кратер на поверхности планеты, распад атомного ядра и т. д.
Итак, давайте задумаемся, почему наш мир дисгармоничен, откуда в нем уродства, страдания, зло? По-видимому, это расплата за относительную независимость частей от целого. Однако такая независимость по большому счету является иллюзорной. Соответственно, все деструктивные феномены тоже представляют собой лишь иллюзии. Зло (в широком смысле этого слова) — только указатель, предупреждающий о том, что свобода частей принимает гипертрофированную форму, не отвечающую идее целостности, и что необходимо их большее единение. Но на деле никакая из частей, обладающих в своей основе субстанциальным бытием (т. е. причастных к реальному существованию), не может полностью отделиться от остальных и выпасть из мира. Все они существуют исключительно во взаимосвязи. Поэтому условное зло имеет весьма ограниченную сферу распространения, оставаясь на поверхности существования и не затрагивая его глубин. Подобно тому как в калейдоскопе из хаоса цветных осколков возникает гармония и симметрия, так и в нашей реальности противоборствующие действия сил предшествуют достижению их согласованности и установлению равновесия. Зло представляет собой эпифеномен, сопутствующий данному процессу.
Таким образом, мы вернулись к идее Плотина. Видимое зло — лишь составляющая интриги разыгрываемой пьесы, а не что-то реальное. Гибнут и рассеиваются иллюзии, конструкции мира феноменов, тогда как подлинные сущности неуязвимы для сил разрушения и не могут потерпеть от них прямого вреда. Отличие от мысли Плотина лишь в том, что, если продолжать аналогию с театром, зло далеко не всегда изначально вписано в сюжет; оно может являть собой своего рода необязательный экспромт, что еще больше подчеркивает его иллюзорность.
141
Один из наиболее ярких примеров — слова епископа Игнатия Антиохийского из послания к римлянам, написанного незадолго до его казни на цирковой арене: «Оставьте меня быть пищею зверей и посредством их достигнуть Бога. Я пшеница Божия: пусть измелют меня зубы зверей, чтоб я сделался чистым хлебом Христовым… О, если бы не лишиться мне приготовленных для меня зверей! Молюсь, чтоб они с жадностью бросились на меня… Огонь и крест, толпы зверей, рассечения, расторжения, раздробления костей, отсечение членов, сокрушение всего тела, лютые муки диавола [пусть] придут на меня, — только бы достигнуть мне Христа» (Памятники древней христианской письменности. Том II. — М.: Типография Каткова и Ко, 1860. С. 405-406).
142
Например, Дмитрий Карамазов, несправедливо обвиненный в убийстве отца, восклицает: «Принимаю муку обвинения и всенародного позора моего, пострадать хочу и страданием очищусь!» (