В старое время трудно было даже понять, как могли эти надуманные, неестественно звучащие слова — образец литературной безвкусицы — вырваться по отношению к "великому ученому и критику", стоявшему выше не только Грингмутов и Цитовичей — кому это нужно было доказывать? — но и всех современных ему русских публицистов и мыслителей. Конечно, не только для своего времени Чернышевский был большим знатоком политической экономии. В русской литературе он и до сих пор остается самым оригинальным экономистом.
Плеханов после понял свой промах. Это место уже исчезло из немецкого перевода, и читатель будет тщетно искать это "вещественное доказательство" в последней русской редакции.
И еще один пример. В издании "Шиповника" помещено в конце книги большое "Примечание к настоящему изданию". Но достаточно его сравнить с концом четвертой статьи в "Социал-Демократе", чтобы заметить, что в большей своей части оно представляет значительную поправку в области "внешней" стороны, настолько значительную, что она влияет и на "внутреннюю" сторону. В 1891 г. Плеханов, признаваясь, что "иногда у нас вырывалось, может быть, слово раздражения", писал:
"Мы ставим его имя рядом с именем Белинского. И мы тем менее склонны уменьшать его литературные заслуги ввиду его теоретических ошибок, что, по нашему мнению, он и не задавался целями серьезного научного исследования. Он был образованным, убежденным и талантливым публицистом, которому надо было обратить на социальный вопрос внимание читающей публики, надо было предохранить эту публику от развращающего влияния апологетов буржуазного порядка".
В новой редакции, в издании 1910 г. та же фраза приняла следующую форму:
"Но при всех своих недостатках — на которые в наше время можно и должно смотреть исторически [5], — точка зрения нашего автора не помешала ему оказать неоцененные услуги нашей нарождавшейся общественной мысли. Он был не только образованным, а прямо ученым, да к тому же еще убежденным и талантливым публицистом, который хотел обратить на "социальный вопрос" внимание своих "читателей друзей", принадлежавших преимущественно к разночинцам".
Я ограничиваюсь только этими двумя "вещественными доказательствами". Их достаточно, чтобы показать, что и с марксистской точки зрения имелись достаточные основания для критики. Ее до известной степени признал сам Плеханов, когда устранил из новой редакции ряд подобных мест и смягчил некоторые выражения, явившиеся плодом "раздражения". А Чернышевский в статьях Плеханова того времени часто отвечал за чужие грехи. "Мы хотели сказать нашим современным утопистам: посмотрите, как неудобно, как невыгодно, как опасно держаться утопической точки зрения; самого Чернышевского привела она к вопиющим противоречиям и с самим собою и с экономической действительностью. Чего же ждать от ваших теоретических усилий?" Так кончает Плеханов свои статьи в "Социал-Демократе", как бы подчеркивая этим особую "дидактическую" задачу своих очерков. Кошку бьют, а невестке наветки дают.
В результате многие взгляды Чернышевского подвергались критике только путем механического сопоставления с соответствующими взглядами Маркса. Мы и до сих пор не имеем еще исторической критики экокомической теории Чернышевского, которая показала бы не только его "отсталость" от Маркса, но и то новое, что он внес в политическую экономию, опираясь на учения великих утопистов. И еще меньше мы имеем до сих пор историческую критику политических взглядов Чернышевского, который в своих политических обозрениях проявлял поразительную силу анализа классовой подоплеки современных событий и подвергал самой беспощадной критике половинчатость и обывательщину отечественного и европейского либерализма.