– Я не думала об имени Хуан.
– Хорошее имя для сына. Плохое – для святого, но святому пока рано. Святой будет, конечно, францисканец.
– Монах-францисканец?
– Нет, просто подобен святому Франциску Ассизскому. Дочь твоя будет тоже Франциска… Зачем ты меня перебила? О чем говорил? Ах да. О моих братьях и сестре. Они наделают страшного, особенно бедный Сезар. Сейчас это еще ничего, но я прозреваю, ночь придет, и мир, который мы знаем, закончится, а утром мир станет новым, свежим, как в первый день Творения. И вот тогда-то деяния Сезара, которые будут нормальны для мира старого, станут ужасными для мира нового. Лукреции помогут и без меня. Она словно за стеклом, и я не могу до нее дотянуться. У Хуана будет жена… Разумная, красивая, твердая духом. Если бы мне можно было любить, я любил бы ее.
Тут Марии Энрикес стало тяжело дышать, а он сказал:
– Не обижайся. Ты поймешь потом. А пока что… Я вижу день, один день. Вернее, его я как раз не вижу. Что-то случится в этот день, но, когда я навожу на него свой взгляд, глаза начинает резать, как если бы я смотрел на солнце. Глаза режет, и черные круги идут перед ними. Они застят от меня тот день. Что-то в нем случится, а я не могу знать, что именно. Но знаю, что в этот день и Лукреции, и Сезару грозит большая опасность. Я должен помочь им. Прости, мне нужно идти. Мне пришла в голову мысль, как им можно помочь.
– А тебе помогу я, – сказала ему вслед верная его невеста, юная Мария Энрикес де Луна.
Но она не могла ему помочь, хотя хотела и пыталась. Чем дальше шло время, тем сильнее косили глаза Педро Луиджи, тем чаще он говорил о трех своих младших братьях и сестре, тем меньше он рассказывал Марии Энрикес сказок про былое и грядущее.
Все чаще она заставала его взволнованным.
– Да, Сезару определенно понадобится помощь тогда. Он выберется из палатки, и наденет клобук[7] монаха, и смиренно пройдет весь лагерь, и никто его не остановит, и доберется до своего друга, нотариуса в соседнем городе. Но откуда он возьмет лошадь? Я не видел его подходящим к калитке, а между тем до города ему придется скакать, скакать всю ночь. Если он пойдет пешком, французы его поймают.
Мария Энрикес хотела это скрыть – и скрывала, что могла, но это видела не только она. Новость о черном безумии, что обуяло и прежде странного первенца кардинала Родриго де Борха, стала известна слугам, и родичам, и соседям, и дошла до короля, и дошла до самого кардинала.
А Педро Луиджи все продолжал говорить:
– С перевала Сьерра-де-Кревильенте скоро придет человек. У него будет желтый наряд, и он будет моего роста, только лицо у него будет плоское и глаза узкие, но это ничего, можно поправить: можно будет сунуть лицо в пчелиный рой и разозлить их. Так вот, он минует перевал, но упадет от истощения и жажды и погибнет, не дойдя всего ничего до акведука Эль Понтес. Там его тело изорвут и растащат бродячие псы.
Король своим велением запретил Марии Энрикес приближаться к жениху, а после и вовсе отослал ее к ее властной бабке, живущей в Толедо. От Гандии до Толедо путь был неблизок, и Мария Энрикес плакала, сидя в повозке, украшенной гербом ее дома. Повозка уносила ее от мягкого моря в центральную часть Испании. Она надеялась писать, она верила, что ее жених поправится и будет ей отвечать, – а еще она боялась своей властной бабушки, которую до того видела один раз в жизни. Бабушка родила не только отца Марии, но и ее тетку, Хуану Энрикес, что была некогда королевой, матерью нынешнего короля. Воля и энергия бабушки сделали дочь королевой, и Мария Энрикес боялась, что бабушкой ей будет определена какая-то другая судьба, чем стать женой безумца. Беда была в том, что она не хотела никакой другой судьбы.
Кардинал Родриго сам отправился в Гандию, чтобы понять, что случилось с его сыном – отважным воином и ученым, сведущим человеком. Он опасался покидать свою епархию, потому что в двенадцати котлах его коварства варились двенадцать опасных заговоров, и каждый из них требовал внимания. Но Родриго всегда очень хорошо чувствовал свою кровь.
Он опоздал. За неделю до прибытия Родриго Педро Луиджи пропал. Он взял своего коня, надел кожаный дублет и кольцо с большим рубином на палец и отправился на юго-запад, к горам. Возле гор он оставил своего коня у каких-то крестьян (те клялись, что это был подарок) и потом ушел в горы почти без провизии и воды.
Родня его всполошилась и отправила людей на розыски.
Осмотрели крестьянский дом и колодец, допросили хозяев, подозревая худшее, но те ничего не знали. Вскоре был найден еще человек, который видел Педро Луиджи, отправляющегося в горы: то был паломник, возвращающийся домой, пройдя весь Святой путь Сантьяго. Ракушки на его плаще так и белели, но хотя путь его и был завершен, им был дан обет молчания – до тех пор, пока он не вернется домой. Разрешить его от этого обета взялся епископ города Мурсии, и паломник подчинился велению князя Церкви. Но глубоко в душе он сожалел о несдержанном обете и сетовал о дне, когда увидел Педро Луиджи, уходящего в горы.