Забравшись в уголок, Лея и Цирель восхищались отцом в подобострастных выражениях.
— Видела, какое у него ясное лицо? — спросила Лея.
Цирель ответила со вздохом:
— Да… Словно солнышко засияло…
Пенек не понимал: к чему это им?
Отец в доме вновь стал главным лицом. Все преклонялись перед его темной, с густой сединой бородой.
Пенек тоже взволновался. Ему казалось, что отцовская борода помолодела. Все же она страшила его, словно и отец и борода вернулись с того света.
Пенек поздоровался с отцом, встретился взглядом с его глазами, темно-серыми, блестящими, неутоленными, и вновь испугался. Он вспомнил давно минувший летний день, когда отец, одетый в дорожный балахон, упал на крыльце без сознания. Вспомнились смертельная бледность отца, его беспомощность, бессильные попытки скинуть с ослабевших ног дорожные сапоги. С той поры Пенек смотрит на отца, как на обреченного: недолго ему осталось жить в доме…
Сейчас, широко раскрыв глаза, мальчик глядел на отца, и ему казалось: отец не сам двигается, а кто-то им двигает. Вот отец заговорил. В его голосе прозвучало нечто чуждое. Было что-то потустороннее и в его лице, и в глазах, и в каждом движении. Пенек удивился: почему никто из окружающих не замечает этого?
Когда гости разошлись, Михоел Левин взобрался в столовой на стул, чтобы завести стенные часы. С тех пор как Левин сильно разбогател, это была единственная работа по дому, которую он выполнял сам в честь наступающего субботнего праздника[8]. Пенеку было странно. Во имя бога отец трудился гораздо меньше, чем Ешуа Фрейдес, Алтер Мейтес и другие бедняки. С отца достаточно, что он в канун субботы заботится о часах. Почему же это? Неужели потому только, что он богат?
Под вечер, когда отец стал умываться у себя в спальне, Пенек подслушал, как мать говорила с ним, поливая ему на руки из кувшина. Она жаловалась на распущенность Пенека, перечисляла все его проступки. Рассказывала отцу, как она вместе с Шейндл-важной пыталась вразумить Пенека.
— Потребовали мы от него: пусть не шатается по этим грязным, бедным уличкам. А он дерзко ответил: «Нет, этого я не могу».
Пенеку показалось, что отец вдруг прервал свое умывание. Пенек услышал отцовский голос:
— Как, как?
Тишина.
Голос этот звучал так, словно бы не сам отец говорил, а кто-то другой вместо него бормотал со сна.
— Ну вот видишь… Умный мальчик! Честный! Не захотел врать!.. — И вдруг со вздохом, уже, видимо, утираясь полотенцем: — Из мальчика этого мог бы выйти толк. Он умен. Только вот родили мы его на старости лет… Воспитать некому…
В тот же вечер Пенек подслушал, как отец, перед тем как уйти в синагогу к вечерней молитве, разговаривал с вдовой Хаима — Цирель.
Цирель дрожащим голосом сказала:
— Жить не на что… Положение, отец, безвыходное…
Подумав, отец молвил:
— Что же делать… Видно, судьба у тебя такая… Несчастная ты…
В голосе Цирель послышались слезы.
— Подачками твоими живу… Как нищая… Как Ешуа Фрейдес, трешницы получаю.
Отец вздохнул:
— Что же делать? Деньги на полу не валяются…
Глава двенадцатая
Это было в субботу за праздничным обедом, медлительным, томительно тягостным для Пенека. От длительного сидения за круглым обеденным столом в парадной столовой Пенека мутило, словно от продолжительной, медленной езды в поезде. С наслаждением удрал бы он отсюда на кухню или в конюшню к кучеру Янклу.
Широко раскрытые глаза Пенека следят за всеми, сидящими у обеденного стола.
На самом почетном месте, с очками на носу, Михоел Левин, строгий ревнитель субботнего отдыха. Перед ним раскрыт небольшой, но очень толстый том талмуда. Левин не отрывает глаз от книги, забывая о стынущей на столе пище. Своим поведением он как бы внушает всем окружающим: «Не следует предаваться наслаждениям жизни».
Вот он медленно, не отрывая глаз от книги, кладет кусок в рот. Кажется, он его не разжевывает: не подобает думать о еде человеку не от мира сего. Странно! Словно не он вчера сказал дочери:
— Деньги на полу не валяются…
За столом сидят уже второй час. Пенеку кажется, что этот обед никогда не кончится. Он начинает чувствовать какой-то зуд в ногах, не может больше удержать их на одном месте.
Вдруг отец, подняв сонные глаза, обвел ими всех сидящих за столом, отыскивая кого-то, и остановился на Пенеке, который сидел рядом с бедным евреем, обедающим по субботам в «доме». Отец осмотрел Пенека поверх очков.
8
По старинному обычаю, мужчины должны были в честь субботнего праздника выполнить в пятницу какую-нибудь работу по хозяйству. (