Глаза Левина с минуту рассматривают Нехемью, этого толстяка, весело тараторящего о жареных утках, рассматривают почти враждебно.
— Странно. Помню я тебя. Ведь в молодости на человека ты был похож. Даже талмуд знал…
Однако вскоре они заговорили о делах. Стены комнаты словно подмигнули Пенеку: «Обрати внимание: начинается самое главное…» И Пенек почувствовал, что все, о чем раньше говорилось в этой комнате, весь страстный спор с Ешуа, все это было чем-то второстепенным, незначительным. Недаром отец сразу забыл о всех этих спорах.
Войдя в столовую, Пенек почувствовал жалость к кассиру Мойше и Ешуа Фрейдесу. У обоих лица все еще были разгорячены спором в отцовской комнате.
Пенек посмотрел на них с удивлением: «Вот дураки! Для чего же они так горячились?»
В зажиточных домах городка словно заботятся о том, чтобы в доме Михоела Левина субботние вечера не проходили скучно. Поздравить с «наступающей неделей» приходят люди разных категорий.
Сообразно своему общественному весу и положению они располагаются в разных комнатах «дома». Одни — в конторе хозяина, другие — в парадной «праздничной» столовой, — там их принимает мать Пенека, третьи не идут дальше большой просторной передней — «черной» столовой, где чай к столу не подают, а гости сами наливают себе из большого самовара. Здесь самое видное место занимает Муня. Сейчас он убеждает маляра Нахмана:
— Подойди, возьми себе стакан и налей чайку! Чего медлишь? Желаешь, чтобы хозяева сами попотчевали? Не дождешься, брат!
Муня пришел сюда посмотреть и понюхать лекарства, привезенные из-за границы. Но для этого время еще не настало.
— Лекарства, — говорит он, — не сбегут, ну, а стаканчик чаю выпить в субботний вечер, пока самовар еще не остыл, сам бог велел. Это для здоровья полезно. Даже очень!
У Муни необычайно отчетливая, внятная речь. Чеканя слова, он начинает все объяснять с медицинской точки зрения.
— Сегодня была суббота, — говорит он, — значит, ты набил себе брюхо луком и редькой. Небось наелся ими до отвала. Пища — она тяжелая, застревает в верхнем желудке. А чай, коль он горячий, как раз тут и подходящее средство: он тебе и желудок прополощет, и пищу протолкнет. Как-то раз в субботний вечер довелось мне человека отхаживать. Так я его одним горячим чаем от верной смерти спас… А ну-ка, Пенек, захвати там для нас еще сахарку!
Муня — развязный человек, всюду он чувствует себя как дома. Его медицинские познания редко принимают всерьез, однако что касается спасительного действия горячего чая, то тут все ему охотно подчиняются: «спасаются» несколько часов подряд. Шейндл-долговязая и Янкл едва успевают доливать самовар и подсыпать в него горячих углей, а Пенек то и дело бегает с опустошенной сахарницей за пополнением.
О тягостных ощущениях после субботнего обеда[9] за чаем говорят так долго, что Пенеку начинает казаться: вот-вот на него нападет икота, тошнота, изжога. Хуже всех, видит Пенек, чувствует себя в передней маляр Нахман, не потому, конечно, что слишком много ел в субботу: от этого его бог миловал. Плохо ему совсем по другим причинам. Выглядит он неважно — краше в гроб кладут.
Вот уже вторая неделя, как он вновь обивает пороги «дома», просит, чтоб ему дали какую-нибудь работу. Его двухлетний ребенок все еще болен. Причитавшиеся ему два рубля шестьдесят копеек он после долгих хлопот наконец получил. Когда Янкл напомнил ему об этих деньгах, Нахман махнул рукой:
— О чем тут говорить. От них давным-давно и полушки не осталось. Порядком помучили меня в «доме», пока деньги уплатили. До того намучился, что и деньгам не рад был.
Теперь ему пришла в голову новая прекрасная мысль: будет совсем неплохо, если ему поручат покрасить водосточные трубы дома. Первый, с кем он поделился этой мыслью, был Янкл.
— Дом, — сказал он Янклу, — побелили, а о трубах забыли. Вида никакого. Крыша чистенькая, а трубы ржавеют. Скоро пропадут. Прямо просятся, чтоб их покрасили.
На это Янкл ответил:
— Что ж, меня вы уговорили…
Сейчас настроение Нахмана особенно подавленное. Он уже заранее подсчитал, сколько заработает на покраске водосточных труб. Именно поэтому он с горечью глядит на всех в доме.
— Покуда у них добьешься… Покуда согласие вырвешь, немало еще походить сюда придется…
— Что же вы чаю не пьете? — обратился к Нахману Муня.
За Нахмана ответил Янкл:
9
По законам еврейской религии, работать в субботу было нельзя даже по хозяйству, пища в этот день не варилась. В субботу довольствовались обедом, изготовленным накануне. Его сохраняли теплым в наглухо закрытой, истопленной накануне печи. (