– Тогда зачем мне ехать, – сказала она, – ты с войском поедешь, а я с жидом в повозке.
Петр засмеялся:
– Я рад не расставаться с тобой!..
Чувство живой радости охватывало его всего и заставляло трепетать сердце.
Когда он вернулся в лагерь, отец увидел его сияющее лицо, он ласково ему улыбнулся и сказал:
– Да, не в пример иным тебя царь возвеличил!
Петр засмеялся. Ему забавно показалось, что радость его и отец, и все будут приписывать царской милости, а никто не знает того, что дороже всех милостей его сердцу первая молодая любовь.
И он наяву грезил Анелей.
XXI
Царский отъезд
Тихо было в опочивальне царской ставки. Царь крепко спал после дневных трудов.
Днем всего было: суд и расправа, осмотр покоренного и полууничтоженного Витебска, военный совет и решение идти дальше на Вильну.
Теперь он спал, и вокруг него было тихо-тихо.
Молодой спальник храпел, раскинувшись на широком рундуке. В соседней горнице спали четверо дворянских детей, а у входа стояла крепкая стража под надзором молодого Петра Теряева.
Завернувшись в широкую епанчу, положив голову на седельную подушку, он лежал под деревом невдалеке от царской палатки и мечтательно смотрел на синее небо, усеянное звездами.
Он не мог спать по службе, да и так сон бежал от его глаз. Лицо его, обращенное к небу, выражало безмятежное счастье, губы улыбались, и он время от времени вздыхал полной грудью от избытка своего счастья.
В первый раз он полюбил. Полюбил со всем пылом молодой, неиспорченной души, со всем увлечением своей юной цельной натуры.
Он лежал под деревом и день за днем, час за часом воспроизводил в памяти свои недолгие свидания с милой.
Она уже не боялась его и весело, как козочка, выбегала ему навстречу. В дрянной еврейской каморке на жесткой деревянной скамье он сидел подле своей Анели и забывал с нею весь мир. Она учила его говорить по-польски, он ее по-русски, она ему пела свои польские песни, рассказывала про свою детскую жизнь, и он слушал ее, пожирая горящим взором, и время от времени обнимал ее так крепко, что она трепетала в его объятиях.
Впрочем, случалось, она плакала и говорила ему:
– О, я сиротинка! Что я могу быть для тебя? Полюбовницей. Но я убью себя лучше.
Петр возмущался:
– Никогда этого не будет. Ты примешь православие и станешь княгиней, моей женой!
– Разве позволит тебе отец?
Петр задумывался, но потом энергично встряхивал головою.
– Царю поклонюсь. Царь прикажет! А не согласятся – возьму я тебя и уедем с тобой на рубеж биться с крымцами. Нам везде хорошо будет! – Обнимая ее, он осыпал лицо ее поцелуями.
Она вытирала слезы и беспечно смеялась.
– От-то весело будет! Я оденусь жолнером[15] и с тобой вместе буду!
– Ну, вот видишь, – радостно воскликнул Петр, – и плакать нечего!
Один раз она встретила его бледной, встревоженной.
– О, возьми меня к себе скорее! – воскликнула она, едва его увидела. – Спрячь меня!
– Что такое?
– Пан Квинто был тут. Я видела его!
Петр отшатнулся и в недоумении взглянул на нее.
– Кто такой? Откуда?
– О, я не знаю! Пан Янек и его друг Довойно оба из гусар Вишневецкого. Они были в Варшаве. Я не знала, что они тут!
– Кто они? Что им до тебя за дело?
– Пан Квинто сватал меня, и родители дали ему слово.
Петр пошатнулся и побледнел.
– Так ты чужая невеста?
– О, нет, нет! – испуганно воскликнула Анеля. – Я не люблю его! Он противный!
– Что же он говорил с тобой?
– Он? Ничего! Он шептался с Мордке, а я вся дрожала и заперлась.
– С Мордке? – сказал Петр и вышел из избы искать его, но еврей словно провалился сквозь землю.
Испуг и гнев охватили Петра. Он тотчас велел Кряжу взять двух конных воинов из своих людей и разыскать еврея.
В тот же вечер Кряж притащил его в лагерь скрученного и бросил перед князем.
Еврей был бледен, как мертвец, и не двигался в паническом страхе, но когда его развязали и Кряж вытянул его ременным поводом, он завертелся волчком и завыл.
– О, и что я сделал? За что эти лайдаки меня мучат! Что я им? Я бедный еврей! Пан, прикажи им отпустить меня!
– Молчи, собака! Говори, с каким поляком ты вчера шептался?
– Я? – еврей поднял руки кверху. – Чи у меня две головы? Чи я с ума сошел? Чи я не вем, что каждого ляха – фук, и за шею! Никакого ляха я не видел.
– Врешь, гадина! – закричал Петр. – Бейте его, пока он не признается.
Кряж ухватил еврея, но и под ударами тот продолжал клясться, что никого не видел. Он говорил с ляхом. Но тот лях, что за лях? Он старый органист из костела!
Петр отпустил еврея и успокоился.
– Тебе показалось, горлинка, – сказал он Анеле, но та побледнела и покачала головой.