Нет, конечно, это невозможно! Но вместе с тем нельзя сказать, что это не он. Положим, в лице можно ошибиться, но одежда! Ей-богу, это те самые брюки, в которых ходил Мешхеди Мохаммед Голи, когда Аббас ещё жил на свободе в квартале Сарчашме и продавал своё мороженое и мужчинам, и женщинам, и взрослым, и детям. Это тот самый пиджак, который Аббас видел на старике на протяжении целых десяти лет. Сам Мешхеди Мохаммед Голи частенько рассказывал ему, что этот пиджак был привезён в подарок его господину одним из членов свиты после первой поездки Мозаффар-од-Дин-шаха[92] в Европу. Ну да, конечно, это и есть Мешхеди Мохаммед Голи. Клянусь богом, клянусь всеми святыми, клянусь пророком — это он! Это тот самый Мешхеди Мохаммед Голи, добрый приятель нашего Аббаса, во все тайны которого Аббас был посвящён.
Этот сгорбленный старик, стоящий одной ногой в могиле, имеет любопытную способность везде и всюду быть помехой. И здесь, в этом доме, куда люди приходят собственными ногами, а уходят на чужих плечах, Плешивый Аббас должен будет каждую ночь и каждый день, хочет он того или нет, быть собеседником этого проклятого, уродливого йездского старика.
Господи помилуй, разве у него мало горя без этого? Здесь Аббас снова вспомнил свою покойную мать. Да упокоит господь её душу, стоило ей, когда в их дом, приходил кто-нибудь из соседок посудачить, пожаловаться на мужа, на детей, и чтобы не опозориться перед гостьей, насыпать горсточку семечек — дынных, тыквенных или подсолнечника — на выцветший подносик, как в этот самый момент проклятый Аббас появлялся словно из-под земли. Каждый раз, чтобы поставить мать в неловкое положение, он пускался на одну и ту же хитрость. «Мамочка, — спрашивал он, — у тебя не найдётся чего-нибудь поесть?» Он задавал этот вопрос для того, чтобы не получить хорошей затрещины, если он приблизится к подносику, рассчитывая, что мать, постеснявшись постороннего человека, даст ему немножко семечек.
Мать обычно бросала на него гневный взгляд, затем обращалась к гостю, как бы моля извинить её и посочувствовать ей, и цитировала слова какого-то поэта: «Не было в моей жизни ни одной минуты, которую я прожил бы спокойно!»
И сейчас, увидев этого йездского старика, Аббас невольно произнёс эти же самые слова: «Не было в моей жизни ни одной минуты, которую я прожил бы спокойно!»
Он вспомнил, что на протяжении целых двадцати лет— и в годы, когда он ещё не был женат, не имел детей и был в полном смысле слова холостым, и после, когда он женился на матери своих детей и завёл кое-какое хозяйство, каждый раз, когда в его лавку входила молоденькая девушка или полненькая, свеженькая замужняя женщина, или вдовушка, или молоденькая подёнщица, чтобы съесть порцию мороженого или тарелочку сладкого рисового киселя съесть спокойно, не торопясь, в ту же минуту словно из— под земли появлялся Мешхеди Мохаммед Голи Йезди приближённый слуга господина Ахмада Бехина Йезди! Под каким-нибудь предлогом он влезал в лавку, и было совершенно невозможно, выражаясь словами господина старшего надзирателя Рахима Дожхимана, заставить его убраться вон или, выражаясь словами гуляк, отшить его.
Но здесь, в тюрьме, не было ни супа, ни плова, здесь не раздавали халвы, сюда не приходили девушки и женщины. Здесь все двери, все входы и выходы находятся на запоре, и не всякий человек может явиться сюда в любой момент, когда ему этого захочется. Несомненно, этот старик явился сюда с какой-то подлой целью. Ведь всем жителям квартала известно, что господин уважаемый доктор Тейэби — депутат от города Йезда — на протяжении многих лет обучал своим подлым приёмам этого демона. Наверное, ему надо что-нибудь выведать или кого-то обмануть.
Плешивый Аббас страшно жалел, что его место в камере находится далеко от старика и он не может выяснить истинной причины его появления здесь, выпытать у него всё, заставить признаться. Он знал, что Мешхеди Мохаммед Голи имеет привычку каждый день глотать три шарика опиума. Если кто-нибудь даст ему два-три таких шарика, это лучше всяких денег раскроет его болтливый рот и развяжет ему язык и тогда всё, чему его обучил его хозяин, всё, что он узнал от своей святыни господина доктора Тейэби, он выложил бы Аббасу. Но как подойти к старику? В этой великолепной гостинице, принадлежащей шахиншахскому правительству Ирана, полной всяких удобств и благ, чистоты и порядка, всякий, кого приводят сюда, в этот рай, сразу же получает освободившийся уголок прежнего владельца, тело которого находится в это время в руках мойщика трупов. Над головой вновь прибывшего наклеивают клочок бумаги, и несчастный, пока он жив, не имеет права сдвинуться с этого места и лишь изредка, уплатив определённую сумму или сунув в руку какого-нибудь простофили, вроде длинного Рамазана, за душой у которого нет ничего, немного опиума, горсточку леденцов или пачку сигарет и надавав ему всяческих обещании, может получить разрешение растянуться где-нибудь на солнышке. Впрочем, вы сами видели, что чаще всего подобные дела кончаются скандалом: господин старший надзиратель Рахим Дожхиман подзатыльниками и пинками внезапно будит задремавшего было человека и водворяет несчастного на место. Как можно при таком положении дел допустить мысль, что Аббас, рискуя жизнью, осмелится хотя бы на один сантиметр приблизиться к этому никчёмному, грязному старику? Да разве можно так рисковать своей жизнью? Разве он подобрал свою жизнь на улице?