— Такое никому не может быть приятно. Но вы слышали их передачу, они мирно все обсудили и приняли единственно разумное решение.
— Разумное — возможно… Но как ужасно позволить кому-то спасти тебя ценой собственной жизни!
— Ах, не сентиментальничайте. Уверен, случись это с нами, вы вытолкнули бы меня в космос, не дав перед смертью помолиться!
— Если бы вы еще раньше не проделали этого со мной. Впрочем, «Геркулесу» такое едва ли угрожает. До сих пор мы ни разу не были в полете больше пяти дней. Толкуй тут о космической романтике!
Капитан промолчал. Прильнув к окуляру навигационного телескопа, он пытался отыскать «Стар Куин», который должен был уже быть в пределах видимости. Пауза длилась довольно долго: капитан настраивал верньер. Потом с удовлетворением объявил:
— Вот он, километрах в девяноста пяти от нас. Велите команде стоять по местам… ну а его подбодрите, скажите, что мы будем на месте через тридцать минут, даже если это и не совсем так.
Тысячеметровые тросы натянулись, преодолевая инерцию обоих кораблей, и вновь расслабились, когда «Стар Куин» и «Геркулес» начали сходиться ближе. Электрические лебедки, вращаясь, выпускали швартовы, точно плели паутину, пока «Геркулес» не подошел наконец вплотную к «Стар Куин».
Тут-то и началась самая тонкая часть работы. Люди в скафандрах приложили немало усилий, чтобы полностью выровнять борты кораблей и соединить их стыковочные узлы. Когда это было сделано, наружные люки открылись и в переходных отсеках свежий воздух смешался с удушливо-тяжелым. Первый помощник с «Геркулеса», стоя с кислородным баллоном в руках, ожидал появления спасшегося космонавта и старался представить себе, в каком тот окажется состоянии. Вот уже открылся и внутренний люк «Стар Куин».
Остановившись в противоположных концах короткого коридора, мужчины с минуту молча смотрели друг на друга. Первый помощник с удивлением и некоторым разочарованием отметил про себя, что элемент драматизма здесь начисто отсутствует.
Сколько исключительных событий должно было произойти, чтобы этот момент стал возможен, а когда он наступил, напряжение вдруг сменилось спадом. Первый помощник капитана «Геркулеса» — неисправимый романтик — хотел сказать что-нибудь очень значительное, что вошло бы потом в историю, как та знаменитая фраза: «Доктор Ливингстон, я полагаю?»[1]
Но на самом деле он сказал только:
— Привет, Мак-Нил, рад вас видеть.
Заметно похудевший и осунувшийся Мак-Нил держался, однако, вполне нормально. Он с удовольствием глотнул свежего кислорода и отказался от предложения прилечь. Он сказал, что последнюю неделю ничего другого почти не делал — только спал, экономя остатки кислорода. Первый помощник обрадовался — он и не рассчитывал, что так скоро сможет услышать все подробности!
Пока «Стар Куин» освобождался от груза, а с Венеры спешили сюда еще два буксира, Мак-Нил рассказывал о событиях последних недель, и первый помощник с «Геркулеса» украдкой делал заметки.
Мак-Нил вел повествование спокойным, эпическим тоном, словно все случившееся произошло не с ним, а с кем-то посторонним или вовсе не имело места в действительности. Так оно отчасти и было, хотя нельзя сказать, будто Мак-Нил сочинял.
Нет, он ничего не выдумывал, но он об очень многом умолчал. Он готовился к этому отчету целых три недели и постарался не оставить в нем слабых мест.
Грант был уже у двери, когда Мак-Нил мягко окликнул его:
— Куда вы спешите? Я думал, мы собирались кое-что обсудить.
Чтобы не пролететь головой вперед, Грант схватился за дверь и медленно, недоверчиво обернулся. Инженеру полагалось уже умереть, а он удобно сидел, и во взгляде его читалось что-то непонятное, какое-то новое, особое выражение.
— Сядьте! — сказал он резко, и с этой минуты власть на корабле как будто переменилась.
Грант подчинился против воли. Что-то здесь было не так, но он не представлял, что именно.
После длившейся целую вечность паузы Мак-Нил почти грустно сказал:
— Я был о вас лучшего мнения, Грант.
Грант обрел наконец голос, хотя сам не узнал его.
— О чем вы? — просипел он.
— А как вы думаете, о чем? — В тоне Мак-Нила едва слышалось раздражение. — Конечно, об этой небольшой попытке отравить меня.
Итак, для Гранта все кончилось. Но ему было уже все равно. Мак-Нил сосредоточенно разглядывал свои ухоженные ногти.
— Интересно, — спросил он так, как спрашивают «который час», — когда вы приняли решение убить меня?
Гранту казалось, что все это происходит на сцене — в жизни такого не могло быть.
— Только сегодня, — сказал он, веря, что говорит правду.
— Гм-м… — с сомнением произнес Мак-Нил и встал.
Грант проследил глазами, как он направляется к аптечке и ощупью отыскивает маленький пузырек. Тот по-прежнему был полон: Грант предусмотрительно добавил туда порошка.
— Наверно, мне следовало бы взбеситься, — тем же обыденным тоном продолжал Мак-Нил, зажав двумя пальцами пузырек. — Но я не бешусь — может быть, потому, что я никогда не питал особых иллюзий относительно человеческой натуры. И я ведь, конечно, давно заметил, к чему идет дело.
Только последняя фраза полностью проникла в сознание Гранта:
— Вы… заметили, к чему идет?
— О боже, да! Боюсь, для настоящего преступника вы слишком простодушны. А теперь, после краха вашего маленького замысла, положение у нас обоих неловкое, вы не находите?
Сдержаннее оценить ситуацию было невозможно.
— По правилам, — задумчиво продолжал инженер, — я был должен сейчас прийти в ярость, связаться с Венерой и разоблачить вас перед властями. Но в данных обстоятельствах это лишено смысла, да и ярость мне никогда по-настоящему не удавалась. Вы, конечно, скажете, что это из-за лени, но я считаю иначе. — Он криво усмехнулся. — О, ваше мнение мне известно — с присущей вам аккуратностью вы четко определили, что я за тип, нет разве? Я слабохарактерен и распущен, у меня нет понятия о нравственном величии, да и вообще о нравственности, и мне ни до кого нет дела, я люблю только себя… Что ж, не спорю. Может быть, на девяносто процентов все так. Но какую огромную роль играют оставшиеся десять процентов. Грант!
Грант никогда не поощрял психологических рассуждений, а сейчас они и вовсе были неуместны. К тому же мысли Гранта все еще были целиком заняты неожиданным и загадочным ходом событий. А Мак-Нил, отлично понимая это, явно не спешил удовлетворить его любопытство.
— Ну и что же вы намерены теперь делать? — нетерпеливо спросил Грант.
— Я, — спокойно ответил Мак-Нил, — продолжил бы дискуссию с того места, на каком она была прервана из-за этого кофе.
— Не думаете же вы…
— Думаю! Думаю продолжить, как если бы ничего не произошло!
— Чушь! — вскричал Грант. — Вы хитрите!
Мак-Нил со вздохом опустил пузырек и твердо посмотрел на Гранта.
— Не вам обвинять меня в интриганстве. Итак, я повторяю мое прежнее предложение, чтобы мы решили, кому принять яд… Только решать мы теперь будем вдвоем. И яд, — он снова приподнял пузырек, — будет настоящий. От этой штуки остается лишь отвратительный вкус во рту.
У Гранта наконец мелькнула догадка.
— Вы подменили яд?
— Естественно. Вам, может быть, кажется, что вы хороший актер. Грант, но, по правде говоря, вас насквозь видно. Я понял, что вы что-то замышляете, пожалуй, раньше, чем вы сами отдали себе в этом отчет. За последние дни я обшарил весь корабль. Было даже забавно перебирать все способы, какими вы постараетесь от меня отделаться. Мне это помогло скоротать время. Яд был настолько очевиден, что прежде всего я позаботился о нем. Но с сигналом опасности я, кажется, переусердствовал и чуть не выдал себя, поперхнувшись первым же глотком: соль плохо совместима с кофе.
Он снова невесело усмехнулся.
— Я рассчитал и более тонкие варианты. Я нашел уже пятнадцать абсолютно надежных способов убийства на космическом корабле. Но описывать их сейчас мне не хотелось бы.
Это просто чудеса, думал Грант. С ним обходились не как с преступником, а как со школьником, не выучившим урока.
1
Рассказывают, что именно так Г. Стэнли обратился к доктору Д. Ливингстону, которого после долгих поисков нашел в октябре 1871 года на берегу оз. Танганьика. (Примеч. перев.)