Кара СЕЙТЛИЕВ
НА ТРИБУНЕ И ДОМА
*
Авторизованный перевод с туркменского
Анисима КРОНГАУЗА
Рисунки И. СЫЧЕВА
М., Издательство «Правда», 1959
БЕЗ СКИДКИ!
Промолвил однажды
Мой друг осторожный! —
Чуть-чуть деликатней
Пиши, если можно.
Считался Курбан
Замечательным малым.
Зачем ты его
Обозвал феодалом?
Бесценен Гасан
За вином и за чаем.
Зачем ты его
Называешь лентяем?
Гюзель,
Что стояла
За импортной склянкой
С духами «Коти»,
Оскорбил ты мещанкой.
Учтивость и вежливость
Движут Керимом,
А ты обзываешь
Его подхалимом!
Присел Баймурад
В ресторане за столик,
А ты уже сразу
Кричишь алкоголик!
Зачем, стихотворец.
Так строго их судишь?
Они же, по сути,
Хорошие люди!
— Конечно,—
Сказал я,—
Они неплохие.
Но, дверь в коммунизм
Открывая впервые,
С собой не захватим
Мы их пережитки,
Напрасно они
Собирают пожитки.
Пусть каждый из них
Человек и хороший.
Но сбросить пора
Эти старые ноши.
Остатки чужой,
Отживающей жизни
Ни им и ни нам
Не нужны в коммунизме.
ТАМАДА
Едва запахнет пловом,
Едва учует той,
Туда бежать готов он
Бессменным тамадой.
Кричит:
— Ура! Победа!
Чуть зашипит шашлык,
Завяжется беседа.
Развяжется язык.
Как будто он листает
Пословиц толстый том.
Талантом он блистает
За праздничным столом.
С утра ходивший хмурым,
Он весел и остер.
Орудует пампуром.
Как шпагой мушкетер.
Он шутит без простоев,
Находчив и толков…
Но этот рыцарь тоев
В рабочий час каков?
На службе он скучает,
День высидев с трудом.
Талантом не блистает
За письменным столом.
А ведь неплохо было б,
Когда бы для труда,
Хотя б немного пыла
Оставил тамада.
НА ТРИБУНЕ И ДОМА
Увлеченный речью бурной
Про сегодняшний момент,
Встал над маленькой трибуной
Колоссальный монумент.
Он стучал в волненье пылком
По трибуне кулаком,
Тряс эпическим затылком
И эпическим брюшком.
— Мы давно не феодалы! —
Рассекал он тишину.—
Нам, конечно, не пристало
Угнетать свою жену!
Называл ее рабыней
Муж в былые времена.
Наша женщина отныне
Нам, товарищи, равна!
Были мы довольны речью,
Хоть оратора качай…
Он сказал:
— Прекрасный вечер!
Приглашаю вас на чай!
Мы пришли.
В одной из комнат,
Где царила тишина,
Промелькнула тенью темной
Молчаливая жена.
И, вперед подавшись грудью,
Он как стукнет кулаком:
— У меня, ты видишь, люди!
Почему ж заходишь в дом?!
А она, надвинув бёрик[1]
И к устам прижав яшмак[2],
Убежала…
Чай стал горек,
Стало жестко на кошмах.
Стало стыдно с феодалом
Говорить нам.
В тот момент
Над дымком цветных пиал он
Восседал, как монумент.
ЛОДЫРЬ И «ТОКМАК»[3]
Ты меня не принуждай
К делу без причины.
Сладкий сон.
Зеленый чай —
Вот удел мужчины.
Не один в колхозе я.
Подремлю, и, право.
Поработают друзья
За меня на славу.
Я люблю их, как родных,—
Каждый там работник —
И как следует за них
Отосплюсь сегодня.
На кошме,
И на ковре,
И на пестром ситце,
И в обед,
И на заре
Мне неплохо спится.
Я люблю поспать, чтоб слух
Не тревожил мне петух,
Чтоб жужжаньем муха
Не касалась слуха.
Чтоб моторы тракторов
И машин молчали,
Чтоб ребята со дворов
Громко не кричали.
То мурлычу.
То храплю
В наслажденье долгом,
Спать умеючи люблю,
Спать умею с толком.
Только раз журнал «Токмак»
Мне отвел страницу.
С той минуты мне никак
От нее не спится.
От нее покоя нет.
Прямо, не поодаль
На странице мой портрет,
Снизу подпись: «Лодырь».
~ 1 ~