Карета прибыла, ваше высочество!
За окном все тот же скупой на снег январь, на обеих сторонах – тротуар в прохожих, у всех наглухо запахнуты куртки. И шоссе. Двухполосное, переполненное металлическими шарами пинг-понга.
А карета на обочине прямо у закусочной. Громадный пикап грязно-оранжевого цвета с чумазым кузовом и крупными шинами.
Пуговка. Так ласково зовет свою машину Кори.
Завидев меня, она улыбается во все дарованные природой зубы. Глаза сразу прячутся, почти сливаясь со смуглой кожей, и локоть свободно выпадает за пределы опущенного оконного стекла. Волосы – мелкие каштановые кудри ядерным взрывом на фоне острых скул, узких плеч да головы, что кажется еще крошечнее, чем есть, из-за высокого ворота черного свитера.
Ее рука взметает вверх – рисует в воздухе пируэты – театральное подобие сатирического поклона. Иными словами, милости просим.
Просить не надо. Я уже. Почти.
Машинально поднимаю взгляд от бумажника, понимая, что кто-то садится прямо напротив.
– Привет.
Я не могу и не должен чувствовать себя так.
Ты же не знаешь, как подчиняется тебе моя природа, как она капитулирует и добровольно тускнеет красками перед особенностями твоей натуры. И про голос свой не знаешь тоже. Как перед ним все звуки мира покорно склоняют головы.
А я знаю. И уже давно устал. От этой власти. И твоих глаз цвета ильменита.
– Почему ты красишь волосы каждый раз, как наступает новое время года?
Мало сказать, что твоя фантастическая команда в недоумении.
Замираю с бумажником в руках и бросаю взгляд тебе за спину, наблюдая, как Дакота вытягивается струной, напоминая собой английский вариант пословицы «curiosity killed the cat»[2]. Прерываются переговоры, виснет тишина, Коди сканирует меня глазами, развернувшись вполоборота, – откровенно, Лиен подглядывает через плечо – воровато. Безоружно, непонятливо немного и даже по-детски настороженно.
Ты же не ловишь другие частоты. Выбрал одну и настроился. Разъезжаешься локтями по столу и мечешься взглядом по моим глазам. Не барахлишь, не шумишь. Самую малость улыбаешься – довольный. Не собой. Чем-то. Сонный и взбудораженный, ловишь свой собственный сигнал.
– Ты чит…
Гудок автомобиля оглашает улицу звенящим басистым криком. Ты оборачиваешься к окну машинально.
Машинально не оборачиваюсь, наверное, только я. Знаю, кто так нетерпелив.
– Ты читал Чехова?
Это возвращает тебя обратно. К моим глазам. Полным самоконтроля и сдерживаемых цепей.
– Нет, – и мотаешь головой. Прыгают эти несостоявшиеся пружины застывшей смолы, пытаются спрятать твои скулы. Филигранно чертят строгую линию подбородка.
– Он писал, что счастлив тот, кто не замечает, лето теперь или зима. – Вынимаю нужную сумму из бумажника и кладу на стол. – А я замечаю.
Отворачиваюсь и надеваю пальто.
– Ты несчастлив.
– Это второй вопрос за день.
– А я не спросил.
– Тогда, – выворачиваю воротник, – на сегодня все.
И больше не смотрю. Не знаю, как ты выглядишь и что там можно прочесть по глазам.
Выходя из-за стола, брожу взглядом по переполненной людьми закусочной. Самого себя заверяю, что могу отвлечься. Дверь закрывается медленно, растягивает секунды. Меня обнимает морозный ветер детским приветственным порывом, сбрасывает капюшон и ворошит яркие пепельные пряди.
– Я тютелька в тютельку, – Кори подмигивает в свойственной ей манере: двойным подходом – раз-раз, и тычет указательным пальцем в несуществующие часы на запястье.
– Час ноль девять. – Кутаюсь в белоснежное пальто, обходя машину спереди.
– Не грози южному централу, Итан. – И еще раз показательно ладонью в руль. Очередной крикливый гудок в пространство. Даже морщусь.
Не оборачиваюсь к окнам, не проверяю, не обдумываю.
– Как оно, принц эльфов? – Сестра интересуется, пока я пытаюсь забраться в машину, одновременно убирая с лица волосы.
– Мы сейчас живем от секунды к секунде.
Кори согласно мычит, снимая Пуговку с ручника:
– …каждая из которых бесценна[3].
Выезжаем на шоссе – и окна до упора вверх, – в машине пахнет духами, сладкими и терпкими, как сочетание мандаринов с шоколадом.
– Кто этот парень, что сидел с тобой?
И жареной картошкой, пустая пачка от которой лежит у коробки передач.
– Человек.
Кори тоже человек, но она слушает и остается любить. И еще она меня знает. Меня. И все-все понимает.
– Он тебе нравится.
– Не нравится.
– И как давно он тебе не нравится?
Природа во мне толкает новую в грудь – пихается. А она молча сносит, качается только, на ощупь твердая как камень и по температуре горячая. Так и просит своей упрямой стойкостью: не пихайся, задержи ладони, погрей. Зима все-таки. Январь.