Тем более недопустимо употребление «сильных» слов, таких как: вдруг, страшный, ужасный. Подобные выражения предупреждают читателя, что его собираются пугать, а поскольку реальной опасности в чтении книжки нет, то все дальнейшие авторские потуги пропадают втуне. Читатель должен сам произнести в душе своей: «Страшно то как!» Опытные рассказчики страшилок прекрасно знают это и рассказывают свои истории скучным тоном и с отсутствующим видом, оставляя слушателя наедине с потусторонним. В крайнем случае запретное слово может относиться к чему-то совершенно второстепенному и, прозвучав в контексте, отраженным светом подействовать на психику читателя: Впрочем, это уже специфика писательской кухни — не будем выдавать секреты.
Как непревзойденный образец литературы ужасов не могу не привести известнейшую народную сказку «Медведь на липовой ноге». В данном вопросе я совершенно серьезен, сказка действительно представляет собой эталон литературы такого рода. Неспешный, типичный для бытовой сказки зачин, знакомые персонажи, с которыми несложно идентифицироваться. Фактор виновности — если бы старик не тронул медведя, то и медведь бы не тронул старика. Привычный антураж: дед и баба сидят дома, занимаются домашними делами. И — медленное, неспешное приближение страха:
И обреченность — дверь оказывается незакрыта, а медведь идет, зная, куда и зачем. Фатальная обреченность подчеркивается сверхзнанием — мало ли что может скрипеть в ночи! — однако старуха безошибочно говорит: «Медведь идет». А двери закрывать уже поздно и поздно прятаться под лавки — от возмездия не спрячешься: вольно было топором махать.
Замечательно, что старуха также задействована в планах медведя, она тоже виновата:
Варят мясо живого — ныне живущего! — существа, и эта дополнительная, буднично названная жуть окончательно парализует слушателя.
Особенно тягучими и вязкими оказываются последние секунды. Медведь уже в сенях — и именно в это время, подчеркивая неумолимость фатума, рефреном звучит: «Скырлы, скырлы…» И ничто не происходит «вдруг», и ни разу не сказано слово «страшный». Зато страшно, по-настоящему страшно малолетнему слушателю, хочется забиться под одеяло и замереть от сладкого ужаса.
Особо отмечу общий для всего «хорора» необязательный конец сказки. В одних записях медведь съедает обидчиков, в других — рассказчик своею волей спасает героев, заставляя медведя провалиться в подпол. Последняя концовка особо показывает, что герои были обречены, и автору пришлось прибегнуть к помощи deus ex machina.
В русской литературе я не знаю более блестящего образца «хорора». Приходится признать, что даже Гоголь проигрывает народному гению.
В современной литературе «хорор» располагается непосредственно рядом с фантастикой (по большей части ненаучной) и довольно сильно покрывается ее полем. Ничего страшного в этом нет, надо лишь помнить о специфике направления. Кроме того, приходится признать, что не только литературоведение обошло своим вниманием монструозное дитя детских страшилок, но и писатели также не баловали вниманием популярный жанр. Единственное известное мне произведение, полностью отвечающее требованиям жанра, — небольшой рассказ А. Саломатова «Кузнечик». Прошу отметить — опять-таки рассказ. Возможно, причины упадка «хорора» кроются не в его особенностях, а в общем тяжком положении рассказа в современном книгоиздании.
В любом случае жаль, что это произошло. Так хочется страшненького…
Готческие новеллы современных авторов
Роберт Блох
Вдали от всех[1]
Поезд прибыл с опозданием, и, наверное, перевалило за девять, когда Натали поняла, что осталась одна на пустой платформе хайтауерской станции.
Здание заперли на ночь — здесь был полустанок, а не город. Натали растерялась. Она надеялась, что ее будет встречать доктор Брейсгедл. Перед тем как покинуть Лондон, Натали отправила дяде телеграмму, сообщив время прибытия. Но поезд опоздал, и, возможно, дядя, не дождавшись ее, ушел.