Слуга-стольник проводил гостя в приготовленную ему на ночь горницу, отдал пару восковых свечей и, почтительно поклонившись, ушёл. Всеслав зажёг одну свечу, осмотрелся: небольшая горница, но вполне чистая и уютная. Окошко, выходящее на двор, иконы в красном углу на белоснежном рушнике, широкая постель с вышитым покрывалом, а более ничего и не нужно. Он скинул алое корзно[14] и кафтан — ночи стояли по-летнему жаркие и душные — и подошёл к окну, распахнул его, впустил в горницу свежий ночной воздух. Откуда-то вдруг потянуло лёгким тёплым ветерком, и тут же невольно вспомнилась юная княжна Александра, которой он не велел на сквозняке стоять.
Подслушала, поди, разговор их с князем Вячеславом. Ну да ничего: ещё почти девчонка, всё мимо ушей пропустит, а коли и не пропустит, то всё равно мало что поймёт. Вот разве что про сватовство могла услыхать и не поняла, с чего бы так, верно: не знает её почти, а уже в жёны просит. Нехорошо вышло… Но, впрочем, иного выхода нет ни у него, ни у неё: дружба со Смоленском Полоцку только на руку, а венчание скрепит этот договор. Не люб он ей? Это, конечно, может быть. Но оставалась надежда, что узнают друг дружку поближе, а там и свыкнутся, и жить станут в согласии.
Хороша Александра! Хороша, и тут уж спорить не с чем. На первый взгляд — обыкновенная, росточку невысокого, с длинным волосом цвета пшеницы и большими глазами, как озёра, да вечно испуганными. Мало ли таких девок на всём севере, да и на всей Руси православной? А всё же что-то в ней было иное, чего князь и сам не мог себе объяснить. Молода она ещё, не понимает многого, а взор уже твёрдый и какой-то не по-детски глубокий. Не печалилась бы ни о чём — так бы не глядела.
Четыре дня пролетели быстро, как один. Ничего особенно примечательного, кроме сговора и подписанной бумаги о мире между Смоленском и Полоцком на долгие солнцевороты вперёд, не свершилось, и ни Всеслав, ни Александра их толком не запомнили. Княжна знала по рассказам матери и замужних подружек, что до венчания ей положено плакать, а только слёз не было. Ни слёз, ни радости особой, и она ходила, точно в воду опущенная, погрустневшая, молчаливая.
Спустя четыре ночи настала пора уезжать из Смоленска, и тогда только юной княжне стало боязно. Девицы из прислуги помогли ей переодеться в алый праздничный наряд, вплели в косу ленту, означавшую, что княжна помолвлена, набросили на голову белоснежное покрывало, закрепили тонким серебряным очельем.
— Ну, ласточка, помолись, да и пора, — старая травница, бабка Ведана, перекрестилась сама и перекрестила девушку. Та молча поклонилась иконам, прикоснулась губами к своему серебряному крестику и медленно вышла из горницы. Вслед сыпали пшено и просо, заунывно тянули песни, как положено, устилали дорожку алыми лентами, бросали под ноги серебро и злато, на разные лады желали счастья, достатка, крепкой и доброй семьи. А Александра не видала ничего перед собою: слёзы застилали всё, и она с трудом удерживалась, чтобы не всхлипывать на глазах у родителей, подружек, дворни. Остановилась перед Всеславом, опустила взор, даже боясь вздохнуть лишний раз. Он взял её за руку, бабка Ведана как старшая замужняя жена обернула их руки белоснежным рушником с алой вышивкой. Молодые поклонились родителям княжны, опустились на колени, князь и княгиня благословили их.
— Помни, Всеслав-княже, наш уговор, — сказал Вячеслав, когда они поднялись. — И я помнить буду.
— Благодарю тебя, — ответил тот просто.
Обратный путь оказался весёлым, шумным, радостным. Звенели бубенцы, играли рожки и свирели, кто-то из певцов затянул обрядовую, другие голоса подхватили. Почти всю дорогу до полоцкой земли Александра смотрела вниз и боялась поднять глаза среди чужих людей, чтобы и на неё не глядели лишний раз, как на диковинку. Уже смеркалось, когда, наконец, въехали в удел, и к концу пути девушка будто немного ожила, стала осматриваться, заглядываться на чистые широкие улочки посада, на густой лес, выросший по левую руку от дороги, на людей, что кланялись, встречая по дороге княжеский поезд.
Неподалёку от самих ворот в город пришлось замедлиться. Александра испуганно привстала в седле, оглядываясь и пытаясь понять, что случилось. Всеслав мягко положил руку ей на плечо:
— Не бойся. Нас много, а врата одни, вот и ждём. Покуда в город не въехали, давай наедине поговорим, — он решительно остановил коня, обернулся, поднял руку, сделав знак своим людям. — Стой!
Радомир подъехал поближе, несмотря на приказ.
— Что случилось, княже?
14
Корзно — плащ князей и знати Киевской Руси, который накидывался на кафтан и застёгивался на правом плече фибулой.