В ней повествуется о том, как «. на восьмой год царствования Фоки вступил на престол Ираклий, по выбору всех князей и народа. Страна была многократно сокрушена персами и скифами, кои суть русские. Хаган — скиф наполнил свои лодки-моноксилы воинами, сам тоже взял множество воинов и, вооружившись, атаковал город со стороны суши, желая разрушить укрепления города стенобитными машинами, поставленными против городских стен. Сообщение с морем он считал обеспеченным, так как на лодках имел множество ратников.». Автор рукописи сообщает, что «все море вокруг города наполнилось вражескими лодками, каждая из которых выдолблена была из одного цельного длинного дерева и которая на их варварском языке называлась «моноксвило» (ошибочно, след. читать «на греческом языке». — В. М.).
Далее в рукописи говорится о том, что русские, неоднократно предпринимавшие штурм городских укреплений, после битвы предавали трупы своих павших воинов огню, как требовал того их обычай (этим самым они предавали их «вечно огню»).[27]
Это указание имеет громадную ценность, так как, это мы увидим дальше, позволяет точно определить этническую принадлежность «скифов», осаждавших Константинополь, даже независимо от его прямого указания на то, что они «русские».
Нам известен ряд греческих источников (Анастасий, Зонара, Кедрин, Феофан, Никифор, Пасхальная хроника), повествующих об осаде Константинополя в 626 г. славянами и аварами.
Можно было бы предположить, что славян греческой рукописи грузинский переписчик заменил хорошо известными ему славянами — русскими, что место славян у Георгия Мтацминдели заняли их родичи — русские, именуемые греками по старой традиции тавроскифами, а то и скифами (напр. Лев Диакон) и что по аналогии с нападениями русских на Царьград в IX–X вв. грузинский монах в своей хронике тоже считает русских участниками осады Константинополя в 626 г. Действительно, через год после окончания рукописи Георгия Мтацминдели, в 1043 г. русские воины Владимира Ярославича снова появились у стен столицы Византии.
Но рассказ грузинской рукописи не анахронизм. Даже если предположить, что в одной части грузинской рукописи термин «русские» появился по аналогии с событиями IX–X вв., то и в этом случае рукопись Георгия Мтацминдели дает нам драгоценное указание на реальное участие восточных славян в осаде Константинополя в 626 г.
Нет никакого сомнения в том, что погребальный обычай варваров-скифов, сжигавших своих покойников, летописцем-грузином не был придуман, а был взят из греческого оригинала.
Указание на сжигание трупов «скифами» свидетельствует о том, что в осаде Константинополя в 626 г. принимали участие восточные славяне, даже точнее, восточные славяне из северной лесной полосы Восточной Европы, так как среди них безраздельно господствовал обряд трупосожжения, тогда как южные их соплеменники — тоже славяне, почти исключительно предавали своих покойников земле. [28]
К берегам Черного моря анты вышли очень давно. Потомки и преемники населения древнего Причерноморья славяне полностью восприняли стремление на юг, к морю и за море, от своих предков времен великого переселения народов и еще более далеких, когда они скрывались под широко известным названием скифов и уже были связаны с античным миром.
К их услугам были те же водные артерии — Днепр, Буг и Днестр, которые позже открыли путь в море русским людям далекого будущего, в то море, которое бороздили однодеревки Олега и Игоря в X в. подобно тому, как это делали их предки мореходы-анты, в то море, которое арабы называли «Русским».
Трудно переоценить значение рек в истории русского народа. «Река — великий фактор в истории».[29]
«Реки — божьи дороги» — говорили люди средневековья, подчеркивая, что эти мощные водные артерии не разъединяют, а объединяют людей. На берегах рек возникали и расцветали древние славянские города, реки издавна были бойкими «путями-дорогами» для русского человека, реки объединяли «словенеск язык на Руси». Так было и в стародавние времена, во времена актов.
«Неудивительно после этого, что русский человек особенно любовно относился к реке, как к своей кормилице и наставнице. Она не только снабжала его большую часть года рыбой, но в половодье оплодотворяла его поля, медлительного землероба или угрюмого лесовика она быстро превращала в ловкого и предприимчивого водоходца. Ко всему этому необходимо прибавить, что наши реки, имеющие, сравнительно с западноевропейскими, весьма малое падение и значительно более спокойные паводки, как бы созданы для направления населения обширной равнины к морю. Племена, сидящие на верховьях рек, обыкновенно, силою обстоятельств, вынуждаются к овладению и их устьями. Таким путем нередко возникает и мореходство. На первых порах люди, очутившись на берегу моря, приходят в ужас от созерцания грозной и таинственной стихии; затем понемногу осваиваются с нею, и вот речное судоходство переносится сначала на взморье, а после и в открытое море». [30]К этим взглядам Е. Аренса трудно не присоединиться.
Карл Маркс в своей работе, посвященной истории секретной дипломатии в XVIII веке, говоря о войнах Петра I за овладение устьями русских рек Дона, Днепра, Буга, Западной Двины и за побережья морей, подчеркивает, что эта борьба была естественной, определялась самой конфигурацией России, и в процессе этих войн, порвав с традиционной политикой московских государей, стремившихся к завоеванию суши, Петр I в соответствии со способностями и тенденциями «великой рус-ской расы» «завладел всем тем, что было абсолютно необходимо для естественного развития его страны».[31]
Реки, игравшие столь большую роль в Киевской Руси, в Московском государстве и в Российской империи как средство сообщения, как путь к морю, во времена антов имели не меньшее значение. И обитая от Среднего Днепра и «оли до моря», как много времени спустя их потомки — уличи и тиверцы, все время идя, волна за волной, на штурм твердынь Византийской империи и прорываясь через укрепления, возведенные вдоль «голубого Дуная», не теряя из виду вод Черного моря, анты не могли не прибегнуть к морским плаваниям, как к средству передвижения и нападения. Моря в период средневековья были такими же «божьими дорогами», как и реки.
И что это действительно было так, можно судить по тому, что Византия, располагавшая достаточным количеством умелых полководцев и искусных флотоводцев, ценя в антах их воинскую доблесть, их знание военного дела и навыки, приглашала антов к себе на службу и поручала им высокие должности не только в сухопутном войске, но и во флоте.
Наряду с актами Анангастом, командовавшим фракийскими войсками Византии в 469 г., Хвалибудом, начальствовавшим над всеми византийскими гарнизонами по Дунаю в 30-х годах VI в., Всегордом, занимавшим высокий пост в войске «ромеев», мы встречаем анта Доброгаста в качестве командующего византийской Черноморской эскадрой.
Такой пост мог быть предложен только знающему и опытному моряку, а это предполагает какие-то мореходные традиции у антов.
Нам известен, например, поход аптекой дружины в 300 человек в качестве союзников Византии и в составе византийского войска в Италию, в Луканию.
В этой войне анты сражались в гористых и трудных местах, но путь в Луканию они проделали по морю и, быть может, не на византийских кораблях, а на своих судах. Это первый известный нам из источников поход восточнославянских воинов «за море». [32]
Для восточных славян, точнее, для юго-западной ветви восточных славян — антов Днепр стал дорогой в море еще в очень давние времена.
27
М. Г. Джанашвили. К материалам по истории и древностям ии и России. Тифлис, 1912, стр. 117, 124. — Сб. материалов для описания местностей и племен Кавказа, вып. 27. 1900, стр. I–V, 1—43,
31
К. Маркс, «Secret diplomatic history of the eighteenth century». 1899, гл. VI, стр. 88.