Бросает огурец в корзинку, где тот и остается лежать между пластиковой тридцатишестиунциевой бутылкой кока-колы и пинтовой упаковкой мороженого «Haagen-Dazs» с изюмом и ромом.
— Вот, зашла кой-чего прикупить по пути из бассейна.
Молчу, вопросов не задаю. Такую поощришь самую малость — и эта женщина завладеет твоей жизнью, и мыслями, и домом, и самой личностью. Уж такая она, ничего тут не попишешь.
— Я посещаю класс аквафитнесса в университетском бассейне. Надо бы и вас как-нибудь с собой прихватить.
— У меня от физических нагрузок сердцебиение учащается.
Бонни цапает желтый сладкий перец, тыкает в него пальцем, нюхает, кладет обратно.
— Но в этом-то и смысл. Нужно, чтобы… — Она поднимает глаза. — Луиза, вы вообще когда-нибудь бываете серьезны?
Направляемся к очереди в кассу. Бонни инспектирует содержимое моей корзинки.
— Отрадно видеть, что питаетесь вы здоровой пищей.
— Спасибо, мамуля. — Прицельно гляжу на ее бутылку кока-колы и мороженое. — Жаль, про вас того же не скажешь.
— А, эти? — Точно впервые их заметила. — Я сижу с соседским пятилеткой. Малыш Гакудзи такой сладкоежка!
Дошли до кассы. Бонни выкладывает свои покупки на конвейер и втолковывает что-то по-японски девушке-кассирше: та поначалу недоумевает, а затем, вполне осознав смысл сказанного, ужасается не на шутку. Она принимается было загружать Боннино добро в полиэтиленовый пакет, но Бонни добавляет по-японски что-то еще и отталкивает руку кассирши. Вот теперь девица и впрямь взбеленилась, даже округлая челюсть прыгает. Бонни извлекает из лоскутного ридикюля голубую сумку-авоську и бросает покупки туда. Девушка берет у Бонни банкноты по тысяче иен и тщательно отсчитывает сдачу на влажную ленту конвейера.
— Вы сегодня вечером, случайно, не заняты? — осведомляется Бонни. Мы стоим на тротуаре под навесом и смотрим, как низвергаются вниз потоки дождя.
— Честно говоря, мне надо бы… — Пытаюсь придумать какую-нибудь достоверную обязанность.
— Сегодня вечером одна вечеринка намечается, на холме Ёсидаяма. Наверняка будет очень весело.
— Вечеринка для гайдзинов?
— Для японцев по большей части. Но и пара-тройка американцев ожидаются. Это у Митци Ямамуры. Я вам про нее рассказывала. Помните — гончарным делом занимается?
Все с ними ясно: праздник народных промыслов.
— А демонстрации будут?
— Демонстрации? — Бонни в недоумении.
— Ну, как горшок вылепить, циновку соткать, как правильно складывать пояс от кимоно, как производить вивисекцию над военнопленными?
— Да что вы! Насколько я знаю, ничего такого.
— Отлично. Я приду.
Юнец в кимоно, с узеньким, похожим на абрикос личиком, открывает мне дверь и ведет меня через насквозь мокрый сад туда, где миссис Накамура сосредоточенно срезает увядшие цветы с деревьев-бонсаи.
— Луиза! — Миссис Накамура кланяется мне из центра сада. — Вы сегодня первая. Мы с вами выпьем чаю, пока ждем остальных.
А надо ли?
— На самом деле мне не очень хочется пить, миссис Накамура.
Она словно не слышит. Подходит к краю дощатого настила, на котором стою я, вышагивает из садовых тапочек, ступает на видавшие виды доски, белые «балетные» носочки тускло сияют в серых сумерках. Сад искрится влагой, но серебристые доски сухи и тверды как камень.
Мы сидим на прихотливо разложенных подушечках цвета индиго; второй слуга, совсем еще мальчик, вносит круглый серебряный поднос с чайными принадлежностями. С настоящими, между прочим: фарфоровый чайник, украшенный цветочным узором, серебряное ситечко, щипцы для сахара, rondelles de citron[32], бледные чашки в цветах, похожие скорее на сахарную вату, нежели на фарфор.
— Вам с молоком, с лимоном?
— С лимоном, пожалуйста.
Миссис Накамура передает мне чашку. Чашка начинает дребезжать на блюдце только тогда, когда переходит в мои руки.
— У вас очень много нервных энергий.
— Нервной энергии. В единственном числе. Вы так думаете?
— Среди американцев это не редкость, как я нахожу. — Миссис Накамура не смотрит мне в лицо (здесь не принято), скорее обращается к декоративному деревцу у меня за левым плечом. — Хотя странно вот что…
— Да?
— Вы не пахнете, как американка.
У японцев это считается комплиментом. С трудом удерживаюсь, чтобы не сказать «спасибо».
— А как же я пахну, миссис Накамура?
— Не так, как японка. — Она коротко улыбается: дескать, нельзя же требовать слишком многого.
— А как пахнут американцы?
Ответ я знаю. В первую же неделю моего здесь пребывания, в то время как я покупала нижнее белье, девица в магазине любезно меня просветила: все американцы пахнут прогорклым маслом.
Миссис Накамура глядит вверх, на прямоугольник серого неба над садовой стеной.
— Поначалу они пахнут химиями.
— Химией, — поправляю я.
— Пахнут химией. Это, думается мне, от дезодорантов. А когда привыкнешь к химическому запаху, под ним находишь нечто другое.
— Что же?
Она качает головой.
— Мне слов не хватает. Страх? — Снова качает головой. — Нет, не то. — Внимательно изучает мое запястье, мои пальцы, чашку, что дрожит в моей руке. — Вот когда люди в самолете, и водитель говорит, скоро мы разобьемся, есть такое слово для того, как люди ведут себя тогда — ну, вопли и прочая беспорядочная деятельность?
— Паника.
Миссис Накамура склоняет голову набок.
— Похоже на «пикника»? Я киваю.
— Да, пожалуй, так и есть. Несколько минут сидим молча.
— А когда идет дождь, — продолжает миссис Накамура, — американцы пахнут, как…
Не может заставить себя выговорить.
— Как что?.. — тихо подсказываю я.
— Как мокрые собаки! — С губ ее слетает короткий смешок — точно кошка чихнула.
Миссис Флиман, миссис Минато, миссис Анака, дипломированная медсестра, наконец подошли и сосредоточенно выкладывают на голые доски наглядные пособия. Эту идею я почерпнула из книги, приобретенной в книжном: «Установки и практика обучения английскому языку».
«Наглядные пособия: один из способов ознакомления с новыми словами заключается в том, что в классную комнату приносят предметы, ими обозначаемые. Учитель или, возможно, обучаемый берет предмет в руки (или указывает на него) и произносит новое слово, после чего все повторяют слово за ним».
На последнем уроке я велела всем принести с собой какой-нибудь предмет, вещь, что в том или ином смысле олицетворяет их самих.
Начинает миссис Минако. Перед ней — переплетенная в кожу книга. Золоченая надпись готическим шрифтом: «Энн из Грин Гейблз». Она кладет миниатюрные ручки на обложку и, рассказывая, ласково ее поглаживает.
— Это — первая книга, какую я читать по-английски. Энн — прекрасная натура, такая сердечная, такая полная чистых чувств. Жизнь у нее трудная, но прекрасная тоже. Очень мило. Когда я первый раз ее читать, я девочка, а теперь читать моим дочам, а они читать своим дочам… дочерям. Когда в моей жизни проблемы, очень-очень грустные, я читать снова. Когда не знаю, что делать, я думать: «А как поступать Энн?» Она для меня как башня для кораблей.
— Башня для кораблей? — повторяю я, с неохотой прерывая рассказчицу.
— С большим огнем, — поясняет миссис Минато.
— Это называется маяк. Книга «Энн из Грин Гейблз» стала для вас маяком?
— Да. — По пухлой щеке миссис Минато сбегает одинокая слезинка. — Пожалуйста, посмотрите. — Она открывает книгу на богато украшенном титульном листе. Мы все наклоняемся ближе. Наискось через всю страницу — подпись фиолетовыми чернилами: Люси Мод Монтгомери.
— Где вы это раздобыли, миссис Минато?
— Дочь покупать для меня в Нью-Йорке. Ужасно много заплатить.
— А вы знаете, что Люси Мод Монтгомери и «Энн из Грин Гейблз» — мои соотечественницы? — спрашиваю я.
— Поэтому я приносить. Думаю, вы понимать.
— Люси Мод Монтгомери — уроженка ОПЭ.