Потом прикатила комиссарская машина из Пензы, та, что отвозила в госпиталь Нахамкеса. В ней, если не считать постоянного водителя Мехлиса, приехало трио новых персонажей. Все как один — в английских шоферских кожанках и справных хромовых сапогах. Громко протопав по крыльцу, они скрылись в здании волостной управы, хлопнув входной дверью.
Я их заценил, когда ходил мусор выкидывать на помойку. Под конвоем, естественно. Меня под конвоем теперь и гадить водят.
Потом по нашим охранникам пронесся шелест, которым они сразу же поделились с охраняемыми, то есть с нами:
— Ревтрибунал бригады приехал. В полном составе. Что-то будет…
Что будет? Что будет, то и будет. Нечего гадать понапрасну, когда нас снова перевели на отсидку на сеновал, отобрав оружие. Кстати, Наталия Васильевна была этим обстоятельством очень даже довольна.
— Господь нам еще ночку подарил, милый мой Георгий Васильевич, — мечтательно сказала она, укладывая голову на мои колени. — И это просто замечательно, — добавила сестра милосердия, глядя мне прямо в глаза. — Хоть умру удовлетворенной.
А когда я стал через ткань ласкать ее грудь и живот, то просто замурлыкала. На большее мы благоразумно не посягнули — все же в любой момент нас могли вызвать на судилище. Да и светлый день на дворе. Но нам и так было хорошо и радостно. И плевать на всю революцию, что кружила вокруг.
В трибунал нас выдергивали поодиночке.
Ненадолго.
Все действо разворачивалось в зале волостного правления. Судьи, сидя в ряд, как вороны на жердочке, задали по пятку дежурных вопросов и велели отвести обратно на сеновал.
Даже ужин принесли туда же. Пшенную кашу и плохо заваренный морковный чай.
Даже обидно как-то стало. Ожидал судилища. Инквизиции. Казуистики и пропаганды. Накала эмоций. Ужасных обвинений, наконец. Но все было очень и очень буднично и как-то серо. Никакого праздника. Так ведь и расстреляют нас товарищи между делом, походя, без эмоций.
Но несмотря ни на что, жизнь продолжалась. А темным вечером удалось у охраны выцыганить лишних два котелка теплой воды для гигиены мест совместного пользования. А там и ночь подошла.
Ох и оторвались мы «половыми экспериментами» с бешеным восторгом чувств…
Как в последний раз.
Утром, до самого завтрака, нас никто не будил.
Потом охранники принесли нам один на двоих котелок сарацинского пшена, сваренного на парном молоке. И голого кипятку вместо чая.
Не успели эту кашу съесть, как явился старый знакомец Михалыч. В его внешнем облике произошли перемены. На его ногах, сверкая втертым маслом, красовались шнурованные сапоги товарища Фактора.
Вот так вот.
Мы невольно подобрались, ожидая худшего. Но Михалыч пришел один и без лопаты.
— Так, фершал, на выход, к товарищу Мехлису, — лениво произнес красный воин, прислонившись к косяку входной двери.
За его спиной солнце ярко заливало осенним теплом двор волостного правления. Даже сумрак сеновала стал разреженным.
Поцеловав Наталию Васильевну в губы, я поднялся и пошел наружу.
По двору, кружась, летали первые желтые листочки этой осени.
— Товарищ Волынский, вы справитесь с передовым перевязочным пунктом полка?
Мехлис собран и деловит. И смотрит на меня не как солдат на вошь, а как человек на человека. В корне отличное от товарища Фактора отношение к людям. Однако и общее между ними есть. Эта фраза его прозвучала вместо извинений. Новая власть не извиняется. Или извиняется, предлагая должность. Коллежского асессора,[16] между прочим, должность.
— Это должность врача, — возразил я комиссару, — а я только фельдшер без классного чина.
— Нет у нас стольких врачей, — устало сказал Мехлис, усаживаясь за стол. — Фактор в расход вывел, сволочь.
— А с какой формулировкой вы самого Фактора в расход вывели? — задал я наглый вопрос.
Но Мехлис на него охотно ответил:
— За саботаж и вредительство делу Революции. У меня в бригадном госпитале нештат врачей, а он четверых в распыл. Докторов! С военным опытом! Вы понимаете, что это значит? Впрочем, именно вы и понимаете. И вел он себя совсем не по-большевистски. Нашел виновного — расстреляй, но унижать человеческое достоинство не смей! Не для того революцию делали, чтоб новые баре появились — с партбилетом.
Комиссар замолчал. Посопел еще, как породистый конь, и резко спросил:
— Беретесь?
— А товарищ Зайцева? — спросил я о главном.
— С вами, с вами будет ваша разлюбезная товарищ Зайцева, — заверил меня комиссар бригады, широко улыбаясь и задорно подмигивая.
16