Разговор императора с отцом Виньяли, который я слышал, хотя он был первым на подобную тему, не удивил меня. С тем же хладнокровием, с которым он только что уделял внимание своим мирским делам, император, чувствуя, что приближается его последний час, хотел как истинный христианин также привести все в порядок для своей загробной жизни. Я слышал, как император утверждал, что Бог существует, что обладание религиозным чувством является большим благом[328].
22 апреля император согласился принять успокаивающее средство, предложенное д-ром Арноттом, который пришел один, без д-ра Антоммарки. Император сказал, что его лихорадит, и, положив руку на живот, произнес: «Это здесь, доктор, ничего здесь не проходит, поражен привратник желудка, я чувствую это». После скудной еды императора в тот же вечер вырвало. Гофмаршал, оставшись наедине с императором, рассказал ему, что д-р Антоммарки сильно раскаивается в том, что вызвал у императора по отношению к нему такое чувство осуждения. Гофмаршал считал, что состояние здоровья императора не должно позволять ему волноваться по поводу подобных вещей. «Что же мне делать, — заявил император, — возможно, у него не такая уж плохая душа, но все же он дурак». Несомненно, в течение ночи граф де Монтолон и гофмаршал выступили в защиту доктора, поскольку на следующий день он получил приказ вернуться с визитом к императору вместе с д-ром Арноттом.
Император подписал все списки, представленные ему, но еще оставалось подготовить список с перечислением табакерок. Он попросил меня принести ящик с табакерками и продиктовал мне список в отсутствие графа де Монтолона. Он отставил в сторону одну табакерку, украшенную очень красивой камеей и предназначенную для леди Холланд; эта табакерка была преподнесена ему Пием VI после подписания договора в Толентино. Он написал на карточке: «От Наполеона леди Холланд как знак уважения и дружеского расположения». Он попросил графа де Монтолона передать ей эту табакерку, выразив при этом его благодарность за ту заботу, которую она и ее супруг оказывали ему. Император также отобрал еще одну табакерку для д-ра Арнотта и сказал графу де Монтолону, чтобы к табакерке были приложены 12 000 франков золотом. Эта табакерка сначала была предназначена для священника, который сопровождал Киприани на пути к могиле: табакерка была украшена сверху гербом. Император сначала сказал мне, чтобы я выгравировал на табакерке букву «Н», но затем сам вырезал на крышке табакерки эту букву кончиком ножниц. «Сир, — заметил я по этому поводу, — когда станет известно происхождение этой буквы, эта табакерка станет более ценной, чем любая другая с гравировкой».
После кончины императора табакерка была вручена д-ру Арнотту графом де Монтолоном.
Когда инвентаризация табакерок закончилась, император спросил меня, какие предметы остались у графа де Тюренна; я пошел к себе в комнату, нашел список этих предметов и передал его императору. Он сделал письменные распоряжения в отношении этих предметов, о чем свидетельствуют списки № 1, № 2 и № 3. Он также сказал мне, что следует сделать с его волосами, которые будут отрезаны после его кончины: «Раздай каждому члену моей семьи по медальону с небольшим количеством моих волос, браслет с волосами вручи императрице, а часовую цепочку с волосами — сыну». Этот день, бесспорно, был одним из самых утомительных для императора и одним из самых печальных для нас из-за быстро развивающихся симптомов, свидетельствовавших о его неминуемом конце. Утром он был занят тем, что писал свои дополнительные распоряжения к завещанию; хотя император чрезвычайно устал, он распорядился, чтобы я сел рядом с его постелью, чтобы он мог диктовать официальные распоряжения для своих душеприказчиков; эти распоряжения я переписал, и 26 апреля, прочитав их вновь, он их подписал. Во время этой работы императора беспокоили приступы рвоты, заставлявшие его каждый раз прекращать диктовку на несколько минут. «Я в самом деле чувствую себя очень уставшим, — признавался он, — но у меня осталось мало времени, и я должен закончить работу: дай мне немного констанского вина из запасов Лас-Каза». Я взял на себя смелость напомнить ему о том воздействии, которое произвело на него это вино несколько дней назад. «Ба, — воскликнул он, — капля вина не должна принести мне вреда, и, к тому же, у этих докторов полностью отсутствует понимание того, что хорошо и что плохо, впрочем, на этом острове все отсутствует.
328
Я сказал ему, что ничего не знаю о споре между императором и графом Бертраном. Во время болезни императора граф Бертран регулярно приходил к императору и был у него с 4 до 6 часов вечера, и я не могу привести свидетельства бурной сцены, о которой он мне рассказал. Во всяком случае, через несколько дней, когда воздвигался алтарь, граф Бертран спросил меня, для какой цели это делается. Я сказал ему, что не знаю; он тогда сказал мне, что собирается встретиться с графом де Монтолоном, и алтарь был воздвигнут только после кончины императора.
Я заявил г-ну Бертрану, что, если бы император собирался слушать обедню начиная с 21 апреля, как об этом мне сказал г-н де Ботерн, то я бы знал об этом, так же как и Сен-Дени, и что император был не тем человеком, чтобы уступить гофмаршалу в этом вопросе, как и в любом другом. Император не говорил мне об этом; когда мы сооружали алтарь, то это не входило в его намерения. Что является определенным, так это то, что алтарь, который мы начали сооружать, так и не был закончен и что я не заметил ни малейшего признака отчуждения между императором и графом Бертраном. Никто из них не говорил мне об этом инциденте, и мне самому не приходило в голову спрашивать о незаконченном строительстве, так как это дело казалось слишком незначительным. Г-н де Ботерн не придал значения тому, о чем я рассказал ему, и предпочел говорить за императора в описании сцены, которой никогда не было.