– Не теперь, - торжественно-таинственно прошептал Гурьев и подвигал бровями, как Дуглас Фербенкс[6]. - Мне, к сожалению, пора. Всех благ, Ритуля, - и Гурьев, склонившись, чмокнул буфетчицу в щёчку - непостижимо элегантно для человека, у которого обе руки заняты комплексным обедом и десертом.
Ещё и поклонившись на прощание остолбеневшей Рите, он ретировался.
В купе он вывалил добычу на столик, где уже исходил крутым паром исправно доставленный кондуктором чай. Женщина посмотрела на Гурьева круглыми от изумления глазами:
– Учитель Вы, да?! - губы у неё прыгали, как сумасшедшие. - Учитель, да? Учитель…
– Да, - Гурьев опустился на диван. - Покормите ребёнка и сами поешьте, у вас лицо зелёное - невозможно смотреть.
Женщина разрыдалась. Гурьев не успокаивал её - молча сидел, выбивая пальцами по столешнице замысловатую дробь и смотрел в окно. А лицо было таким, словно не происходит ровным счётом ничего интересного.
– Мама, не плачь, - девочка подёргала её за рукав. - Мама, я очень кушать хочу… Давай покушаем, мама, мам… Посмотри, какие красивые, это яблоки, да? Мама, а это что такое? - Катя схватила ананас за зелёный хвост.
Женщина перестала всхлипывать и посадила дочку на колени. Он расставил судки, достал нож - несмотря на то, что Гурьев раскрыл его за спиной под пиджаком и совершенно бесшумно, при виде хищного, матово-чёрного клинка попутчица всё равно вздрогнула - и приступил к разделыванию заморской диковины. Выложив кусочки ананаса на блюдце, Гурьев придвинул лакомство Катюше:
– Ешь. И подружку свою не забудь покормить, она, наверное, ужас какая голодная.
– Ага…
– А как её зовут?
– Машенька, - еле слышно прошептала девочка.
– Ешьте, ешьте, Катенька и Машенька, - Гурьев улыбнулся. - Ехать нам целый день и целую ночь, так что следует хорошенько подкрепиться.
Глядя на негаданных своих попутчиц, Гурьев щурился и делал вид, что пристально и с интересом разглядывает чеканку на подстаканнике, - мужественно сражаясь с непреодолимым желанием смять его в кулаке, как фольгу.
Закончив с едой, женщина уложила Катю спать. Та не нуждалась в долгих уговорах - уснула тотчас же, крепко прижав к себе куколку. Женщина достала платок, вытерла глаза и несмело улыбнулась Гурьеву:
– Извините меня… Вы… Вы ведь не следователь, правда?
– Нет. А что - похож?
– Не знаю… Не очень. То есть… Нет, нет, совсем не похожи!
– Ну и замечательно, - Гурьев нарочито рассеянно провёл рукой по щекам, будто проверяя, не сильно ли отросла щетина. - Вы успокойтесь. Приедете домой, всё будет нормально. Не станут вас там искать.
– Откуда вы знаете?
Гурьев только плечами пожал:
– Знаю. Как вас зовут?
– Вера.
Гурьев назвал себя и скользнул глазами по стоптанным в прах Вериным туфлям:
– И давно вы так… скитаетесь?
Что-то было в его тоне, голосе, взгляде такое, что Вера заговорила безо всякого страха. Как это назвать словами, она не знала. Просто почувствовала, как тоненькая золотая паутинка протянулась от Гурьева к ней. Просто поняла: Гурьеву - можно.
– Полтора года. Почти…
– Что?!
– Когда Серёжу - мужа моего - арестовали, мы с Катей к моей подруге жить ушли. Просто она человек очень хороший, понимаете? С работы меня выгнали почти сразу, а из квартиры мы сами ушли. Если б не ушли, нас бы через неделю забрали бы следом, а то и скорее ещё… Да что я вам… Вы же знаете. Вот. Сергей инженер, он в конструкторском бюро Лифшица работал, они Днепрострой проектировали, их всех вместе и забрали, в одну ночь… А в квартире опечатано было всё, деньги, документы, вещи - в чём были, в том и ушли. Пока у Марии жили, я ей по хозяйству помогала, подъезды меня взяли убирать… Правда, когда заплатят, а когда и… Иди, говорят, вражина, а то в милицию сейчас! Я возвращаюсь позавчера с уборки, а Мария стоит в дверях и Катю одетую за руку держит - уходите, говорит, час назад участковый заявлялся, спрашивал, кто такие, почему без прописки? Две ночи на путях ночевали, прятались, чтобы наряд не застукал, а сегодня почему-то у входа на перрон не было контроля, я и решилась - будь что будет, всё одно не дадут жить нам.
– Ясно.
Гурьев коротко кивнул и стиснул зубы. Интересно, в "шарашку" или в расход? Они же не все попадают в "шарашку". Мы не можем взять всех. Почему, чёрт подери, почему не всех?! Ну, ладно, рабский труд на благо Родины, даже если это рытьё канав, дороги в никуда, прииски или дурной, без разбора и смысла, лесоповал, истребляющий не только деревья, но и всё живое вокруг, - это я ещё могу хоть как-то осознать. Не простить, не понять, - но уяснить это ещё как-то возможно. Но стрелять-то зачем?! Это вечное, вечное, неизбывное, не то византийское, не то ордынское, не то из обоих зловонных колодцев сразу - "бей своих, чтоб чужие боялись". И никак не понять им, убогим: чужие не боятся, когда свои лупят своих же. Они злорадствуют. Мы наш, мы новый. Вот за это, Степан? За это, Сан Саныч?! Ничего нового. Всё старое, как тлен.
6
Знаменитый в 20-е -- 30-е годы ХХ в. американский актёр, снявшийся в советском фильме "Поцелуй Мэри Пикфорд".