Выбрать главу
Сих речений язык до конца он постиг, Изложение таинств творца он постиг.
И, реченья творя до конца от начала, Он сокровищ бесценных рассыпал немало.
Он карманы времен понабил жемчугами, Люди века его наслаждались плодами.
Был дарован сокровищем тем талисман, Даже каждому нищему жемчуг был дан.
3290 Словно солнце узор его, не было краше, Как Джемшид, извлекал он напевы из чаши.[245]
Каждый жаждущий пил тот нектар то и дело, И от сладости речь его словно немела.
Птичьей речью слова научил он слагать, — С попугаем сравнялись простые и знать.
Люди речи персидской словам его вняли - И постигли слова в их сокрытом начале.
Только люди из тюркского рода простого, У которых понятливость очень толкова,
3295 Пребывали лишенными всех этих благ, Сути птичьих речей не внимая никак.[246]
Птицы ведомы всюду, где род человечий, Но открыты не всем тайны птичьих наречий.
Я же в лавках Аттара смиренным обетом Брал и сласти и сахар зимою и летом.[247]
В этих лавках я был попугаю под стать: Мне дано было сахар легко разгрызать.
Птичьей речью ко мне обращался он с зовом, Отвечал я ему попугаевым словом.
3300 В мое сердце с высот всеблагого предела Птица духа его пресвятого слетела.
Научил он вникать в птичьи речи меня, Сделал он знатоком тех наречий меня.
И когда в тех наречьях стал сведущ мой разум, Тюркской речью повел я рассказ за рассказом.[248]
Пел я песни по-тюркски — напевом певучим, Опьяняясь, как птица, своим же созвучьем.
Не простою я птицею пел — соловьем, Сотни стонов неслись в каждом ладе моем.
3305 Пел я песни, стеная от страсти по розе, И стонал я, рыдая от страсти по розе.
Я — такой соловей, что средь тысяч рыданий Пел дастан, преисполненный звучных стенаний.
Оглашал я пьянящею песней цветник, И напев мой такого звучанья достиг,
Что ему даже птицы, кричащие прытко, Не содеят ни стоном, ни криком убытка.
Духом шейха дана мне подмога-награда — Соловьиный напев неизбывного лада.[249]
3310 Кто такое сравнение примет в расчет, С птицей Кикнус он сходство большое найдет.[250]

ПРИСЛОВИЕ

Птица Кикнус была необычная птица, В Индустане привыкшая жить и гнездиться.
И сложеньем могуча, и внешности редкой, Отличалась она пестроперой расцветкой.
Клюв такой, что не сыщешь чудней, у нее, И на нем много щелок-щелей у нее.
Песнь ее — для души и для сердца услада, В каждой щели напевы — особого лада.
3315 Как из этих щелей понесутся стенанья — Сразу внемлющий им упадет без сознанья.
Ей четы среди птиц всех пород не найти, В птичьих стаях подобных красот не найти.
Ей меж зарослей леса привычно гнездиться, И она на деревьях обычно гнездится.
Как-то раз Фисагурс брел там, словно прохожий, И достиг его слуха звук песни пригожей.[251]
И, познав сей богатый напевами звук, Основал он закон мусикийских наук.[252]
3320 Долог был ее век в тех лесах запропащих, Жизнь вела она, хворост ища в этих чащах.
И вот этой добычей — сухой ли, сырою — Она строила сноп — превеликой горою.
И в конце своей жизни в жилище своем, Под разросшимся в долгие годы снопом
Птица песню слагала — красиво, напевом, И тоскливым и чудным на диво напевом.
Пела так, что и птицы и звери из чащи Собирались, заслышав тот голос щемящий.
3325 И для слушавших песня была так горька, Что сражала их насмерть кручина-тоска.
А когда затихали печальные звуки, Запевала она стоном огненной муки.
И тянуло к снопу язычищи то пламя, И сжигало гнездо и жилище то пламя.
Жаркий стяг вился к небу, горяч и высок, Словно молния с высей ударила в стог.
Вместе с прутьями птица сгорала в том жаре, Превращалась она в груду огненной гари.
3330 Ветви, тело той птицы в золу превратились^ Стали грудой частиц и в золу превратились.
Груды пепла с горой были схожи на вид, А под ними был маленький птенчик сокрыт!
вернуться

245

...Как Джемшид, извлекал он напевы из чаши. — См. примеч. к бейту 1928.

вернуться

246

Только люди из тюркского рода простого, У которых понятливость очень толкова, Пребывали лишенными всех этих благ, Сути птичьих речей не внимая никак. — Слова о «простом тюркском роде» следует понимать как формулу авторского этикета, требовавшего смиренности и уничижительности в самохарактеристике. Вместе с тем Навои здесь подготавливает читателя к восприятию последующих, заключительных частей поэмы, где он говорит о своей роли поэта, впервые в полный голос обосновавшего право тюркского языка стать языком поэзии и впервые создавшего на этом языке образцы поэзии, которые поднялись до уровня произведений, написанных на языке фарси (см. наст, изд., с. 267—268).

вернуться

247

Я же в лавках Аттара смиренным обетом Брал и сласти и сахар зимою и летом. — См. примеч. к заглавию 9 и бейту 265.

вернуться

248

...Тюркской речью повел я рассказ за рассказом. — См. примеч. к бейтам 3294—3295.

вернуться

249

Духом шейха дана мне подмога—награда... — Шейх — Аттар (см. примеч. к заглавию 9).

вернуться

250

Кикнус (из греч. ϰυϰνος «лебедь») — мифическая птица, возрождающаяся из собственного пепла после сгорания. Ср. греч. (poivie «феникс».

вернуться

251

Фисагурс — Пифагор (ок. 580—500 до н. э.), древнегреческий философ и математик, которому мусульманская традиция приписывает также и изобретение музыкальных ладов.

вернуться

252

...Основал он закон мусикийских наук. — См. примеч. к бейту 3318.