Манфреди выглядел невероятно раздосадованным.
– Отныне я чиню колеса, а ты – выращиваешь помидоры, – сказал он уязвленно.
Анкизе криво улыбнулся. Оливер улыбнулся в ответ.
Когда мы оказались на кипарисовой аллее, которая вела к главной дороге в город, я спросил:
– Он тебя не пугает?
– Кто?
– Анкизе.
– Нет, с чего бы? Пару дней назад я упал с велосипеда по дороге домой и здорово поранился. Он заставил меня помазать рану каким-то ведьмовским зельем. А еще починил велосипед.
Одной рукой держа руль, второй он задрал футболку и показал огромную ссадину и синяк на левом боку.
– Все равно у меня от него мурашки по коже, – сказал я, повторяя вердикт своей тети.
– Просто потерянная душа, вот и все.
Я хотел прикоснуться к этой ссадине, хотел ласкать и боготворить ее.
По дороге я заметил, что Оливер сбавил скорость. Он не спешил так, как обычно, не гнал на полную, не брал штурмом холмы со своим привычным спортивным рвением. Не спешил он и возвращаться к работе над рукописью, не спешил к друзьям на пляж, не спешил – как часто бывало – бросить меня. Возможно, ему просто нечего было делать.
То были мои мгновения в раю, но, несмотря на свой возраст, я знал, что им придет конец; что нужно наслаждаться настоящим – таким, какое оно есть, – и оставить изощренные попытки укрепить нашу дружбу или поднять ее на новый уровень…
Дружбы между нами не будет никогда, думал я, а то, что происходит сейчас – ничего не значит, всего лишь миг благодати. Zwisсhen Immer und Nie. Zwisсhen Immer und Nie. Между «всегда» и «никогда». Целан.
Когда мы доехали до пьяццетты, откуда открывался вид на море, Оливер остановился купить сигарет. Он начал курить Gauloises. Я никогда их не пробовал и спросил у него, могу ли. Он достал из пачки сerino – восковую спичку, сложил ладони у моего лица и прикурил мне сигарету.
– Неплохо, да?
– Совсем неплохо.
Они будут напоминать мне о нем, об этом дне, подумал я, понимая, что меньше чем через месяц его здесь не будет – он исчезнет без следа.
Тогда я, пожалуй, впервые позволил себе сосчитать дни до его отъезда из Б.
– Ты только посмотри, – сказал он, когда под жарким солнцем последних утренних часов мы на велосипедах пересекли пьяццетту и оказались на другой ее стороне, откуда открывался вид на холмы внизу.
А ниже и дальше – захватывающей красоты море с редкими полосками пены, рассекавшими бухту, словно огромные дельфины, плещущиеся в волнах.
Вдалеке крошечный автобус медленно взбирался в гору, а три велосипедиста ползли позади, наверняка жалуясь на выхлопы.
– Ты, конечно, знаешь, кто, по преданию, здесь утонул? – спросил Оливер.
– Шелли[42].
– А знаешь ли ты, что сделала его жена Мэри с друзьями, когда они нашли его тело?
– Cor сordium, сердце сердец, – ответил я, ссылаясь на легенду, согласно которой друг Шелли вытащил из костра сердце поэта за мгновение до того, как огонь полностью охватил его мертвое вздувшееся тело.
Зачем он меня проверяет?
– Есть хоть что-то, чего ты не знаешь?
Я посмотрел на него. Вот он, мой шанс. Я мог воспользоваться им – или упустить его, но при любом раскладе последствия останутся со мной навсегда. А еще я мог позлорадствовать над комплиментом – и жить дальше, сожалея о несодеянном.
Кажется, я впервые сказал что-то взрослому человеку, не продумывая ответ заранее. Я был слишком взволнован и не в силах думать.
– Я ничего не знаю, Оливер… Ничего, совсем ничего.
– Ты знаешь больше, чем кто бы то ни было в округе.
Почему на мой почти трагичный тон он ответил такой обыденной, незамысловатой лестью?
– Знал бы ты, как мало я знаю о том, что в самом деле важно.
Я топтался вокруг да около: не пытаясь ни потонуть, ни доплыть до берега; я просто держался на плаву, потому что здесь была правда: хоть я и не смел произнести ее вслух или даже намекнуть на нее, но зато мог поклясться, что она – вокруг нас, рядом с нами; так, потеряв в воде цепочку, мы уверены: она точно где-то здесь. Если бы он знал, если бы он только знал, что я каждую секунду даю ему возможность сложить два и два – и получить в результате число больше, чем сама бесконечность…
Но если он поймет – значит, он уже что-то подозревает, а если подозревает – значит, сам обо всем догадается и начнет сверлить меня своим бесцветным, холодным, колким и враждебным всезнающим взглядом.
Он наверняка что-то заметил, хотя одному Богу известно, что именно. Возможно, он просто пытался скрыть то, что я застал его врасплох.
– И что же в самом деле важно?
Он что, лукавит?
– Ты сам знаешь что. Уж ты-то должен был догадаться.
42
Перси Биши Шелли (1792–1822) – английский поэт, муж писательницы Мэри Шелли (1797–1851).